Пьяные бутылки

Быть пьяным – значит быть живым.

Ведь мёртвые не пьют, как и не потеют.

Иллюстрация: Юл Ханчас

Эта коллекция бутылок находилась в одном из подвалов, которые можно встретить в каждом городе. Коллекция была обширной: бутылки разной высоты, полноты, формы. Они чем-то походили на людей, будто у каждой был свой характер, отличавший её от соседок по подвалу. Несмотря на столь явные различия, у всех них было одно сходство: они были пустыми – жизнь уже давно покинула их. А когда-то она пьянила бутылки – бурлила, кипела в них содержимым. Но люди выпили из них всю жизнь, обескровив, обрекли их на смерть.

Все бутылки были разного происхождения: прежде в одних бурлила пьянящая кровь аристократов, другие были победнее и довольствовались местным нефильтрованным деревенским пивом. Их можно было разделить и по половому признаку – деревенские пышки и их мужья – кузнецы и пахари, городские франты и их худые жены, институтки и их кавалеры…

Теперь все они были равны, ведь Смерть порождает равенство не только среди людей.

При Жизни бутылки из подвала были сытыми и пьяными – кто-то наслаждался ею дольше, наслаждение иных было коротким. Всё зависело от того, насколько они пользовались успехом, вернее – насколько пользовалось успехом их содержимое. Хотя, некоторым нравится не только содержимое, но и сам сосуд. Особенно, если эти некоторые – коллекционеры: как Жизни – всё то время, что сосуды исполнены содержимым, так и Смерти – когда опустевшая форма выглядит не хуже заполненной.

Одних люди покупали и ставили шкаф, и они ожидали лучших времен или праздника – для того чтобы их откупорили. Или наступления «чёрного дня». Других опустошали в тот же день, как они были приобретены, поскольку их покупателям не терпелось заполнить себя жизненной влагой бутылок. Те, что побогаче, покупали аристократические напитки – дорогие коньяки и копчёные односолодовые виски. Те, что победнее – довольствовались дешёвым кислым вином или пивом местного разлива.

У каждой бутылки, как и у каждого человека, была своя история. Они появилась на свет в разных уголках земного шара (да, несмотря на то, что земной шар – уже исходя из самого названия – круглый, и у него есть уголки, которые не сгладить, не округлить, не обойти стороной). Содержимое бутылок будто бы определяло их национальность, привязку к географической карте – местности, мировоззрение и даже веру: среди них были немецкие бюргеры, итальянские аристократы, французские пижоны, монахи-пивовары, монахи-виноделы и пр. Они мало чем отличались от людей, производивших либо покупавших их. Как по форме, так и по содержанию.

Возвращаясь к содержимому бутылок, которое определяло их жизнь, скажем, что одни из них были молодыми, весёлыми и жизнерадостными, жизнь всегда бурлила в них, искрилась – будь то свежее пиво или молодое задорное и задиристое вино. Другие же, перебродившие –  невостребованные – были скучными, занудами до последних моментов своей жизни. Эти «кисляки» встречались среди второсортных вин, урожаи которых приходились на сухие года. Третьи, будь то добротные коньяки и бренди, надеялись состариться в своих бутылках. Но их судьбу напитков не всегда определяли их предпочтения.

О социальном статусе бутылок можно было судить не только по цвету и качеству их стекла, но и по вензелям и геральдике, говорившей об их принадлежности к древним родам – богатых или обедневших аристократах. Те же, кто были произведены из дешёвого стекла, на скорую руку, и на них не было признаков аристократии, принадлежали к низшим сословиям, прислуживали богатым или занимались ремеслом. 

Стороннему наблюдателю могло показаться, что бутылкам из этого подвала повезло больше, чем иным, выпущенным вместе с ними или продававшимися в одних и тех же заведениях. Они уцелели в отличие от их соплеменников, пострадавших в уличных баталиях пьянчуг (которые не могли поделить между собой содержимое бутылок), ставших бутылками с зажигательной смесью – «коктейлем Молотова» или просто разбившимся при падении с транспортного средства, перевозившего пьяный груз.

Тем не менее, бутылки из подвала были мёртвым грузом. Человек, заключивший их туда, умер от алкоголизма. Откупорив последнюю бутылку, он испил её до дна, чем обрёк на смерть не только бутылку, но и самого себя. Она была последней в его жизни. За несколько минут до смерти он приказал слуге отнести пустую ёмкость в подвал, где уже находились сотни её мёртвых соплеменниц. Старея он пил всё больше, разочаровавшись в жизни: мечта – оставаться вечно пьяным, вечно молодым – умерла вместе с ним.

Нашим бутылкам повезло меньше, чем их разбившихся вдребезги сотоварищам. И даже меньше, чем их бывшему владельцу. Первые либо бесследно исчезли, либо стали пылью, развеянной ветром, как прах над Гангом. Возможно, некоторым из них повезло больше – их переплавили и вернули былую форму, предназначение и содержание. Впрочем, в этом мы не можем быть полностью уверенными.

Что же касается владельца бутылок и дома с подвалом, он был похоронен, и на могиле установлена табличка. Он не был забыт. На его могиле кто-то всё время ставил свежие цветы в вазе.

Бутылки из подвала, умерши раз, когда жизненная энергия их содержимого навеки покинула их, были обречены на вторую смерть. Забвение. Про них никто не вспоминал. Вряд ли кто-либо знал об их существовании или местонахождении. Они были сухими и трезвыми. А значит, мёртвыми.  

PS. История написана под влиянием творчества Юла Ханчаса и посвящается ему.

От Ненависти до Любви

К началу старости, ознаменовавшейся выходом мужа на пенсию, жена возненавидела своего супруга. Возненавидела его манеру речи, его почерк, книги, которые он постоянно цитировал, одни и те же шутки, которые он рассказывал на протяжении всей их совместной жизни, его запах, его поведение. Всё в нём раздражало её – само его естество – в то время как он продолжал безумно любить свою жену.

Она начала сожалеть, что не рассталась с ним в молодые годы, что не развелась в более зрелом возрасте. А теперь, когда старость и болезнь ослабили его и лишили возможности передвигаться самостоятельно, она была вынуждена ухаживать за ним, и всё больше ненавидела его. Он брюзжал, кричал, сердился, бредил по ночам, не давая ей уснуть. Но всем этим он пытался донести до неё какой-то непонятный ей посыл. Эмоции били через край, как и его любовь к ней, остававшаяся неизменной на протяжении всей их совместной жизни. Не понимая мужа, что бесило её ещё больше, она озлобилась и начала делать мелкие пакости, упиваясь своей властью над ним, ведь он был совсем беспомощным – как младенец. Он понимал, что она пакостит ему, продолжал кричать и сердиться, но и взывать к ней в попытке прекратить её действия – во имя любви.

Вскоре мужчина потерял дар речи, не мог даже мычать, произносить какие-либо звуки. Он был полностью парализован и напоминал живой труп. Женщина же ждала и даже жаждала смерти мужа, чтобы скорее избавиться от тягостей совместного бытия.

Не в силах вынести своё состояние, и, как бы вняв желанию и ожиданию жены, ночью он умер, а она, не поняв произошедшего, впервые за долгие месяцы выспалась.

Ранним утром, подумав, что муж ещё спит, женщина вышла из спальни и направилась на кухню. Проходя сквозь длинный коридор, соединявший спальню с кухней и другими комнатами и помещениями квартиры, она внезапно вернулась в комнату, чтобы убедиться, что муж готов к утреннему моциону – умыванию, купанию, смене белья, завтраку. Подойдя в полутёмной комнате к его уже остывшему телу, она прикоснулась к нему и почувствовала, что он уже не с ней, не рядом, что его нет в той комнате – лишь молчаливое тело, которое ещё несколько часов назад было её мужем. Полутемень раннего утра не позволила ей рассмотреть его лицо ещё и потому, что он лежал на боку, лицо его было повёрнуто к тому месту, где ещё несколько минут назад лежала она. Он всегда засыпал, с любовью глядя на неё.

Первой её реакцией стала дикая гримаса, изображавшая радость с оттенком злорадства. Скупая слеза радости, означавшая конец страданиям, застыла на её щеке, словно замёрзла – не высыхая.

Она вдруг успокоилась и улыбнулась, но уже совсем по-другому, будто вдохнув глоток воздуха после длительного удушения. Сварив кофе, женщина присела на табурет и начала медленно и с нескрываемым удовольствием поглощать бодрящий напиток. Она почувствовала полную свободу и независимость, кои ощущает человек, сбросивший гору со своих плеч или балласт, путешествуя на воздушном шаре, или расторгнувший тяготящий его брак, начиная новую жизнь без старых забот.  

Неожиданно ей в голову пришла мысль, что нужно избавиться от тела, предать его земле. Раздумывая над этой процедурой, женщина направилась в спальню. Услышав шум падения, доносившийся с супружеского ложа, она поспешила, пробежав сквозь длинный коридор с такой скоростью, которая могла бы подарить ей новый мировой рекорд и золотую медаль.

Ворвавшись в спальню, она ужаснулась, увидев бездыханное тело, непонятным образом оказавшееся на полу. Окно комнаты было закрыто, да и, если бы оно было открытым, какой силы ветра должен был обладать порыв, сваливший тело на пол.

Упав на пол, голова тела ударилась о край тумбочки, разбив висок. Он кровоточил. Включив свет, женщина увидела лицо мужа в крови, но больше чем вид крови, её удивило выражение его лица, которое она разглядела впервые со вчерашнего вечера. Он умер с улыбкой на лице. Но, то была не улыбка облегчения – конца страданий и мучения. То была улыбка, которую его жена не могла не узнать – так её муж улыбался, делая ей предложение. Эта улыбка была квинтэссенцией самой любви. Именно эта улыбка повлияла на её решение, и она приняла его предложение.

Увидев эту улыбку снова, впервые за долгие месяцы болезни, предшествовавшие смерти мужа, сжалилась над ним, пожалела его.

Она бережно подняла бездыханное тело на кровать, аккуратно вытерла краем простыни кровь с лица мужа, обняла его голову как когда-то в детстве его обнимала мать, и заплакала.

Женщина вдруг почувствовала пустоту, которая быстро наполнила всё её жизненное пространство, попросту сожрав его. Ведь долгие годы именно её покойный муж заполнял это пространство. Жизненное, а теперь…

Выражение её лица изменилось. Теперь оно выражало переосмысление, сожаление и… горечь утраты. Ей стало ужасно стыдно и неловко, будто она вдруг обнажилась на глазах у всех, за то, что возненавидела своего супруга с выходом на пенсию. Она стала прокручивать в памяти его манеру речи, их беседы, которые теперь стали ей так дороги и любимы. 

Она порылась в шкафу и нашла там его письма, которые он отправлял ей из дальних длительных командировок. Его почерк показался ей эталоном каллиграфии, она внимательно рассматривала и любовалась каждой буквой – ведь это была часть его. Того, кого она так сильно и страстно любила, ожидала его возвращения из командировок. 

Женщина подошла к книжной полке, взяла первую попавшуюся книгу, открыла её, тут же закрыла и сильно прижала к груди. Теперь эта книга была самым дорогим для неё предметом – это была любимая книга её мужа. Неожиданно женщина вспомнила старую шутку, которую муж рассказывал при любой оказии, в любой компании – по поводу и без повода – и громко засмеялась. Казалось, что это самая смешная шутка, которую она когда-либо слыхала.

Она подошла к телу покойного и положила свою голову на её грудь, жадно нюхая запах трупа, будто пыталась заполнить его запахом всю её носоглотку, загнать его запах в мозг – чтобы всегда помнить – и в лёгкие – чтобы дышать им. Казалось, будто это был самый изысканный и приятный запах, которым она никак не могла надышаться.

Всё, что когда-либо раздражало её в нём, что было противно – вдруг стало любимым и необходимым. Теперь, когда его не стало, она поняла цену утраты.

Её мир опустел, а ненависть превратилась в любовь к тому, кого больше нет.