Абсурд

Он не работал уже целый месяц, и сама мысль о его невостребованности на рынке труда угнетала его. Ещё больше его угнетало то, что за последний год это был не первый месяц без работы. А значит, и без дохода. Но больше всего его угнетало то, что встречаясь со своими детьми, у него хватало денег лишь на проезд. Он не мог купить им мороженое или игрушку. Это его беспокоило больше упрёков бывшей жены, что он не в силах не только оплачивать текущие алименты, но и погасить растущую изо дня в день задолженность. Он должен был не только своим детям, но и другим людям, банкам, кредитным компаниям, государству. Ему хотелось бежать от всего этого, но ввиду долгов, его страна, которую он так любил, стала для него тюрьмой. И хоть он хотел уехать, чтобы найти себя в другой стране, получить должность в крупной компании, его останавливала не только и не столько доля условного Зэка, но тот факт, что он не хотел оставлять детей без своего внимания, лишать их своей любви. Он не хотел, чтобы у них сложилось впечатление, что он бросил их. Сбежал от них. Нет. Он хотел видеть, как они взрослеют, делиться с ними своими знаниями, воспитывать их и прививать им важные, на его взгляд, ценности.

Перебои в трудоустройстве не позволяли ему встать на учёт на бирже труда и получать пособие по безработице. Потому, что ему не удалось набрать за год 9 месяцев непрерывного стажа на одном и том же рабочем месте. Или на нескольких, но так, чтобы переход с одного на другое был непрерывным. Ему не то, что бы нужно было это пособие, которое не покрывало бы его долгов, из-за чего он уже в самом начале месяца, раздав, что мог, оставался без гроша в кармане. А ведь мужчине сложно ходить с пустым портмоне. И жить с чувством, что он не может подарить любимой букет цветов. Или даже один цветок. Пособие нужно было лишь для того, чтобы спокойно искать работу, чтобы помогать любимой женщине хотя бы в оплате коммунальных услуг, участвовать в домашнем хозяйстве. Чтобы платить детям хоть какие-нибудь алименты и не краснеть перед ними в очередной раз, когда они просили купить мороженое или игрушку. Или школьные принадлежности в начале учебного года. И надеяться, что его не лишат пособия до того, как он найдёт работу.

Ощущение запертости, ощущение, будто его обложили, как волка на охоте, обставили по всем углам будто игрока в шашки – когда нет места для манёвров на клетчатой доске, усиливалось тогда, когда он проезжал возле национального аэропорта и видел идущие на посадку или взлетающие самолёты. Самолёт, за это время, стал для него не только символом, но и эквивалентом свободы. Он хотел, подобно птице-самолёту, расправить крылья и взлететь. Пересечь государственную границу, которая была закрыта для него. Чтобы не нужно было проходить паспортный контроль.

Но и без того, чтобы его задержали на паспортном контроле, у него хватало проблем. В его затруднительном положении он даже не мог купить билет на самолёт.

Всё это приводило его в бешенство, когда после очередной отправки дневной порции резюме (в среднем, не менее 10), он не только проходил очередное безрезультатное собеседование (что само по себе было результатом, ибо он удостаивался его раз в год), но чаще всего не удостаивался и телефонного звонка от потенциального работодателя. А если ему и звонили, то, чаще всего, всё заканчивалось телефонным собеседованием. Его не обнадёживала последняя фраза интервьюера: «Мы Вам позвоним, если…» или «Мы оставляем за собой право…» Он знал их наизусть. Он знал, что ему больше не позвонят из той или иной организации. И это его удручало. Особенно потому, что квалификаций у него было, хоть отбавляй. А он пытался устроиться младшим сотрудником, что выглядело странно на фоне его идеального резюме. Претендуя на более высокие должности, он также не добивался результата: понимая, что такой специалист долго не сможет «ходить в замах», начальство боялось, что вскоре ему придётся подвинуться. А этого никто не хотел. Всем было уютно там, где они находились. И креативный, инициирующий и в положительном смысле этого слова «амбициозный» специалист приходился не ко двору.

И это при его шикарном резюме и опыте работы, которому могли позавидовать тысячи специалистов в мире. Прочитав его резюме, люди негодовали не столько от того, что читали в нём, сколько от того, что такой грамотный, образованный человек и эксперт в своей сфере не мог найти себя на родине. В то время как из-за границы он получал предложения, которым мало кто мог отказать. Но это угнетало его ещё больше. Это был порочный замкнутый круг.

Он готов был пойти на любую, самую трудную и низкооплачиваемую работу. Он всё чащё «подчищал» своё резюме, удаляя из него академические степени или престижные места работы. Квалификации. Знания и умения. Со временем он уверовал, что, может, и вовсе всего этого не было – ни мест работы, ни квалификаций, ни дипломов. Может, он действительно ничего не стоит в профессиональном плане, если его не берут на работу. Временами он впадал в депрессию. У него начал развиваться комплекс неполноценности.

Он часто думал о смерти. Практически, каждый день. Боясь её, душа его просилась наружу, будучи запертой в теле, из которого не вырваться. Не сбежать. Ему казалось, будто часть его самого – и тела, и души – умерла. И была погребена.

От этих мыслей и ощущений его спасала лишь любовь к детям, которая возвращала его в реальность, в которых он просто растворялся, и хобби, которое со временем могло стать источником заработка. Но так и не стало. Он писал короткие рассказы. Их у него было столько, что можно было составить не один сборник. Их с удовольствием читали тысячи людей в Интернете. Но у него не складывались отношения с многочисленными мелкими и крупными издательствами: мелкими зачастую управляли нечистоплотные люди, а крупные просили его оплатить издание книги за свой счёт. То есть, он был для них не потенциальным, неценным автором. Хотя, скорее всего, они даже не читали его рассказы. Просто у них были свои постоянные авторы, которые тоже не желали, чтобы их потеснили на их Олимпе. 

В моменты отчаяния и ощущения одиночества в прозаике просыпался поэт. И тогда он описывал свои чувства и мысли, в надежде, что от этого ему станет легче, что они – чувства и мысли – будучи выплеснутыми, положенными и оставленными на бумаге, оставят его, покинут его голову:

«Мне некомфортно в этой жизни
Не тот размер её одежды,
И в голове роятся мысли,
Что не такой, как был я прежде.

Мне некомфортно говорить,
Писать мне легче и надёжней.
Кому бы душу мне излить,
Да так, чтоб поосторожней?

Мне плакать хочется иногда,
И слёзы душу рвут на части,
Неужто так будет всегда?
Неужто и мне не положено счастье?

Я вижу свет, а мерещится тьма,
Я слышу дождь, отдалённо где-то,
В душе уж давно поселилась зима,
Хотя пора поселиться лету.

Я мыслю день, а на улице ночь,
Всё наизнанку, как в детстве свитер,
Глухая тень дико мчится прочь,
И я остаюсь с разбитым корытом.

В душе пустота, хоть на улице праздник,
Заполнить её невозможно словами,
За рюмкой рюмку наливает проказник
С бородой козла и с козла же рогами.

Тоска и грусть – вот удел мой земной
А мне бы в небо, ведь там свобода,
Закован я в тверди телесной людской,
И крылья подрезаны небосводом»

Он любил Камю (не коньяк, а известного мыслителя и писателя, хотя коньяк он тоже любил) и других известных писателей-экзистенциалистов. Особенно близким ему по духу был Сизиф, которого, выпустив наружу однажды, он уже не мог поймать и запереть в себе. Но даже если бы это ему удалось, он не смог бы смириться с мыслью, что кто-либо ещё, пусть даже виртуально, мог стать пленником. Узником. Как он сам. Вкусив свободы, и не успев насладиться ею, потерял её снова. А вместе с ней и надежду, навеки оставшуюся в ларце всем одарённой и вседающей Пандоры.