Крылья Сизифа

Он не работал уже целый месяц, и сама мысль о своей невостребованности на рынке труда угнетала его. Ещё больше давило осознание того, что за последний год это был не первый месяц без работы, а значит, и без дохода. Но хуже всего было встречаться с детьми, когда хватало денег только на проезд. Он не мог купить им ни мороженого, ни игрушки. Это беспокоило его больше, чем упрёки бывшей жены за неспособность платить алименты и растущие долги. Он задолжал не только своим детям, но и другим людям, банкам, кредитным компаниям, государству. Он хотел убежать от всего этого, но его страна, которую он так любил, стала для него тюрьмой. Хотелось уехать, найти работу за границей в крупной компании, но его останавливала не столько невозможность выезда, сколько страх оставить детей без поддержки, лишить их своего внимания и любви. Он не хотел, чтобы они почувствовали себя брошенными.

Из-за перебоев с трудоустройством он не мог встать на учёт на бирже труда и получать пособие по безработице, ведь за год ему не удалось набрать 9 месяцев непрерывного стажа. Ему не столько были нужны эти деньги, сколько возможность спокойно искать работу, помогать любимой женщине с коммунальными расходами, участвовать в домашнем хозяйстве. Он хотел иметь хоть небольшой доход, чтобы платить детям алименты и не краснеть перед ними, когда они просили купить что-то, пусть даже самое маленькое.

Ощущение, будто его обложили со всех сторон, как загнанного зверя, усиливалось, когда он проезжал мимо аэропорта и видел взлетающие и приземляющиеся самолёты. Самолёт стал для него не просто символом, а воплощением свободы. Он мечтал, подобно этому крылатому чуду, взлететь, пересечь границу, забыть о паспортном контроле и преградах.

Но даже без этих препятствий он не мог купить билет на самолёт. Всё это приводило его в отчаяние, особенно после очередной отправки порции резюме, когда он получал лишь редкие звонки от работодателей, а чаще — полное молчание. Если ему и звонили, то после телефонного собеседования ему неизменно говорили: «Мы вам позвоним, если…» или «Мы оставляем за собой право…». Он знал наизусть эти фразы. Они не обнадёживали, наоборот, лишь подтверждали, что он снова останется без работы.

Ситуация выглядела абсурдной: его квалификаций и опыта было достаточно, чтобы легко устроиться, но его идеальное резюме часто пугало работодателей. Претендуя на должности ниже своих способностей, он встречал недоумение, а когда пытался получить более высокие позиции, начальство боялось, что долго он «ходить в замах» не будет, и ему придётся потеснить кого-то из руководства. Никто этого не хотел. Всем было комфортно на своих местах, и амбициозный специалист, как он, оказался не у дел.

Чем больше он подчищал своё резюме, убирая академические степени и престижные должности, тем больше начинал сомневаться, что это вообще когда-то существовало. Он всё чаще думал, что, может, этих знаний и опыта у него и не было. Возможно, он и вправду не стоит ничего как специалист, раз не может найти работу. Он всё чаще впадал в депрессию и страдал от комплекса неполноценности.

Мыслям о смерти он уделял много времени. Боясь её, он ощущал, как его душа заперта в теле, из которого ей не выбраться. Он чувствовал, будто часть его — и тела, и души — уже умерла и была погребена.

Единственным, что возвращало его к жизни, были дети, в которых он растворялся, и его хобби, которое могло бы стать источником дохода, но так и не стало. Он писал короткие рассказы, которые читали тысячи людей в Интернете. Но отношения с издательствами не складывались: мелкие были ненадёжными, а крупные требовали оплату за издание, не считая его ценным автором. Возможно, они даже не читали его рассказы. У них были свои «постоянные» авторы, не желавшие потесниться.

В моменты отчаяния, ощущая одиночество, он писал стихи, надеясь, что это принесёт облегчение. Он верил, что, положив свои мысли на бумагу, освободится от них:

«Мне некомфортно в этой жизни
Не тот размер её одежды,
И в голове роятся мысли, - 
Что я не тот, каким был прежде.

Мне некомфортно говорить, 

Писать привычней и надёжней. 

Кому бы душу мне открыть, 

Да так, чтобы поосторожней?

Рыданья рвутся из груди, 

И слёзы душат, словно плети. 

Неужто горе впереди? 

Неужто мне не видеть света?

Я вижу свет, а мерещится тьма,
Я слышу дождь, отдалённо где-то,
В душе уж давно поселилась зима,
Хотя пора поселиться лету.

Я мыслю день, а ночь вокруг, 

Всё наизнанку, как в детстве свитер. 

И тень моя - неразлучный друг, 

Бежит, оставив след унылый.

В душе пустота, хоть на улице праздник, 

Её не заполнить пустыми словами. 

За рюмкой рюмку мне льёт проказник 

С бородой козла и с козла же рогами.

Тоска и грусть — мой удел земной, 

А мне бы в небо, где свет и свобода! 

Закован я в клетке телесной людской, 

И крылья подрезаны небосводом»

Он любил Камю (не коньяк, а известного философа и писателя, хотя и коньяк он тоже уважал) и других мыслителей-экзистенциалистов. Особенно ему был близок образ Сизифа, и однажды, ощутив эту близость, он понял, что более не может запереть его в себе. Даже если бы он смог, он не мог смириться с тем, что кто-то, пусть и виртуально, оказался бы таким же узником, как и он сам, вкусивший свободу лишь на мгновение и потерявший её снова.