Последнее откровение лжеца

Он лгал всем. Всегда. Во всём. С рождения. Когда заканчивал сосать материнскую грудь, плакал, будто голоден. А когда мать снова прижимала его к груди, он фыркал и отнекивался. А потом, когда огорчённая мать не понимала, в чём дело, он хитро и нагло улыбался. Мол, сработало!

В детском саду он лгал нянечкам и воспитательницам, а также и всем воспитанникам. Он любил подшучивать над ними. Так, например, однажды во время прогулки он сказал воспитательнице, что один из малышей застрял в заборе в попытке перелезть на другую сторону. Каково же было удивление воспитательницы, когда она не увидела ни малыша, ни забора, а на неё злобно смотрел огромный пёс. И когда она в страхе бросилась бежать, пёс, громко лая, погнался за ней.

В школе ему удавалось лгать не только одноклассникам и учителям, но даже самому директору. Подделка оценок в классном журнале и в табелях была самой безобидной из его шалостей.

Ему перестали доверять все. У него не было друзей. Среди его окружения не было никого, кого бы он хоть раз не обманул или не оболгал. Его били и наказывали, но он продолжал лгать. Он понял, что ко лжи можно относиться и по-другому. Он выяснил, что некоторым, и даже многим, людям нравится ложь. Нужно только уметь преподать её. Красиво и убедительно.

И поскольку ещё в детстве он проявил недюжинные способности в письме и даже писал лживые рассказики для школьной стенгазеты, он решил стать писателем. И очень преуспел на этом поприще. Даже стал знаменитым и популярным.

Его ложь была везде и повсюду. Ни секунды он не мог прожить, чтоб не соврать. Кстати, поскольку лесть сродни лжи, он имел успех у женщин.

Он писал обо всём и обо всём лгал, да так красиво, что им зачитывались многие. Ведь люди любят, когда им лгут. Люди любят лгать. Люди лживы по своей сути. – Он был убеждён в этом, и посему продолжал лгать.

Ему незнакомы были угрызения совести. Как и сама совесть. Он даже не знал, где она находится. И как выглядит.

И в своих рассказах он лгал о совести, да так убедительно, что многие задавались вопросом – а нужна ли она им вовсе, эта непонятная совесть?

Он не был писателем-фантастом, он не писал и в стиле фэнтези. Он просто стал пионером и основоположником нового стиля – «лжеписи». И он лжеписал так, что у него появились ученики и даже последователи, подражатели.

Он собирал колоссальные семинары, обучая других ремеслу. И мир лгал и был оболган. И изо дня в день всё больше и больше.

Но, время неумолимо, и лживая жизнь лжеписателя близилась к закату. К этому времени он уже заканчивал одно из самых важных, на его взгляд, своих лжепроизведений – лжеромана «Лживопись». Для того, чтобы написать его, он объездил все самые известные в мире картинные галереи и музеи живописи. Желая оставить свой лживый след в истории, он решил оболгать одно из самых важных изобретений человечества, его величайшее достояние – живопись. И хоть сам он кистью не владел, как он считал, он знал о живописи всё и даже больше.

В своём романе, где речь шла о жизни нескольких величайших художников всех времён и народов, он объяснял, что живопись была призвана лгать. Как и все другие изобретения человечества. Как и всё, что он убедительно оболгал за годы своей жизни.

Он сидел в своём кабинете за рабочим столом, на котором лежала великолепная репродукция божественной «Джоконды».

Он смотрел в глаза женщине. Это был взгляд завороженного. Её глаза не отпускали его. Он встал из-за стола, но почувствовал её взгляд на спине. Он метнулся в другую сторону и снова поймал на себе взгляд Джоконды. Ему стало не по себе.

Он швырнул на пол репродукцию и сел за стол снова, чтобы закончить своё лживое дело. Лишь только его перо коснулось бумаги, он снова почувствовал этот испепеляющий взгляд. Ему стало душно. Он взялся за стакан воды, стоявший на столе, и обжегся. Стакан был раскалён, как, собственно и всё, что находилось в его кабинете. Лжеписатель стал задыхаться.

Глаза Джоконды не позволяли ему написать ни слова лжи. Они изобличали его. Даже его мысли.

Он впервые в жизни почувствовал себя загнанным в угол. Он понял, что на этот раз ему не удастся обмануть. Выкрутиться. Он понял, что ему не выйти живым из этой ситуации. Ведь смерть не обмануть. И хоть она пришла не в образе женщины с косой, он был напуган не на шутку.

Он посмотрел на главное творение своей жизни, на шедевр лжеписи. Он плакал. Ему искренне было жаль свой фундаментальный труд, благодаря которому он хотел войти в историю и остаться в ней навеки.

Он был стар, но остатка жизни бы хватило ему ещё на пару-тройку вёсен. Скрепя сердце он взял со стала толстенный манускрипт и направился к камину. Его руки дрожали, когда один за другим вырванные листы, испещрённые его письменами, превращались в прах.

Когда, в один из моментов, его рука дрогнула, пытаясь сохранить один из кусков его внушительного текста, он вновь почувствовал на себе сверлящий взгляд, внезапно появившийся из ниоткуда.

Он решил больше не рисковать. После сожжения последнего листа, лжеписатель, обращаясь к невидимой Джоконде, чеканя слова, произнёс: «Теперь ты довольна?» – Но ответ не последовал. В комнате не было никого кроме её хозяина. Температура резко спала. Он начал дышать спокойно, жадно глотая воздух, как будто хотел надышаться перед смертью.

Тем не менее, не веря, что ему было суждено пожить ещё на этом свете и ожидая подвоха, он произнёс свой последний монолог:

Незавершённым остаётся мой роман,
Несовершенным – стиль его повествования,
Всё, что писал доселе – был обман,
За явное я выдавал свои желания.

Писать ли дальше? Жить, как прежде жил?
Себе я врал, другим толкал иллюзии,
Сейчас бы жизнь свою перегрузил,
Но глох я, ложь моя меня контузила.

Я слеп, своей же ложью ослеплён!
Калекой стал по собственному убеждению,
Настал час истины. Ах, как же я смешон!
В своём предсмертном лживом откровении.

Но в ту ночь он не умер. 

Он прожил ещё несколько лет. С того трагического вечера он больше не сказал и не написал ни слова. Его книги стали намного менее популярными. Про него начали забывать. За это время в мире стало немного меньше лжи.

На его похороны пришло не много людей. Газетчики ограничились скупым некрологом. 

Среди тех, кто провожал его в последний путь, была одна женщина. Её лицо очень напоминало лицо Джоконды с её неповторимой, вечной необолганной улыбкой. Она возложила к его надгробию венок, на ленте которого было написано два слова: «От Правды».