Земля-2070

В какой-то момент большая часть стран на планете вышла из региональных и глобальных сообществ, содружеств и блоков. Обособленность была продиктована рядом факторов, среди которых несогласие с политикой давления и уравнивания со стороны стран-лидеров, увеличение социо-экономической пропасти вместо декларируемых выгод сотрудничества в рамках блоков, ощущение поглощения и потери национальной самоидентификации и, как следствие, рост национализма.

Это дало им преимущество: страны-«отщепенцы» («изгои»), «непримкнувшие» – как их только не именовали – вернули себе свои национальные валюты либо создали новые, а заодно пересмотрели свои национальные интересы для внутренней и внешней аудитории. Теперь все желающие торговать с этими странами должны были принять их валюты и условия конвертации. Эра доллара, евро и юаня канула в Лету.

История человечества словно шагнула на тысячелетия назад. Даже в немногочисленных сообществах и содружествах, созданных для выживания в новом мире, не было единства. Это играло на руку отщепенцам, позволяя им с большей уверенностью диктовать свои условия.

Дорога в Третью мировую была проложена.

Таковой оказалась ситуация на Земле в 2070 году.

Бессмертность

Город жил своей привычной жизнью. Машины сновали по улицам, люди спешили по своим делам, дети смеялись на площадках. И только неприметные белые фургоны с красным крестом нарушали эту идиллию, время от времени останавливаясь у домов, где доживали свой век старики.

Никто не знал, что происходит за стенами городской больницы, куда увозили пожилых людей. Они исчезали бесследно, словно растворяясь в воздухе. Никаких свидетельств о смерти, никаких похорон, никаких упоминаний в новостях. Просто пустота.

Но через сутки после исчезновения старики возвращались. Выходили из тех же белых фургонов, но уже не дряхлыми и больными, а полными сил и энергии. Морщины разглаживались, волосы темнели, глаза блестели молодостью. Они возвращались к жизни, словно переродившись.

Слухи о чудесных исцелениях распространялись со скоростью света. Люди перестали бояться старости и смерти. Понятие "смертность" исчезло из лексикона, уступив место "обновлению" и "возрождению". Мир изменился навсегда.

Бестел. Люди-сознания

На одной планете, в результате успешного генетического эксперимента, люди решили отказаться от тел. И обеспечить бессмертие души и разума, которых они называли «сознанием», не разделяя их.

Рационал эксперимента заключался в том, что тела стареют и умирают, и ограничивают сознание своими естественными физическими ограничениями. Кроме того, так было покончено с неравенством (а посему – и с дискриминацией), имевшим, в первую очередь, внешние физические признаки – рост, вес, пол, цвет кожи и пр.

Подобное решение обеспечило целостность природы, запасов энергии, полезных ископаемых. 

В отличие от тела, сознание не занимало места, ему не требовалась пища, одежда, жильё, транспорт, место работы, зарплаты, налоги, банки, магазины, кладбища, законы и прочая атрибутика человеческой жизни и общественного устройства. Вся система человеческой жизни стала проще – если можно было назвать сознание человеком. При этом сознание не могло стать объектом охоты диких животных, заболеть, пострадать от катаклизмов, подвергнуться какому-либо внешнему физическому воздействию. Люди превратились в богов, существовавших подобно описанию древних священных книг: «… и дуновение Божье витает над водами».

Тут же отпал вопрос о необходимости религий, так как равенство было непоколебимым – каждое сознание было свободно делать (думать), о чём захочет, как захочет и когда захочет. Вопрос подобия «по образу и духу» также потерял актуальность – так как люди стали богами, а в Боге потребность исчезла.

Люди-сознания стали богами ещё и потому, что обрели вечную жизнь. Общение на межсознательном уровне привело, со временем, к созданию коллективного разума – некой системы высшего интеллекта, который стал центром сознания и неким руководящим органом. 

Он обладал не только интеллектом, но и служил колоссальным источником энергии, так как по законам физики (которых этот эксперимент поставил с ног на голову), энергия разума, лишившегося тела, не исчезла, но лишь трансформировалась. А совокупная энергия миллиардов сознаний позволяла им создавать новые формы жизни. Причём, сутью создания этих форм было разно- и многообразие форм жизни – флоры и фауны. Ведь человеческому сознанию, пусть бестелому, было свойственно создавать многообразие форм, наполненных содержанием.

В результате, на этой планете не было катаклизмов, в которых был повинен человеческий фактор, не было смертей, равно как и перенаселения – так как больше никто не рождался. Не было и переселения душ – ибо некуда, да и незачем было переселяться.

В результате эксперимента у новой формы жизни отпала потребность в инстинкте самосохранения. Ведь покушаться на душу без тела – кажется абсурдом. Да и какому живому существу под силу нейтрализовать или обезвредить человека-невидимку. Разве что, это существо умеет читать мысли. Кстати, именно таким образом – посредством чтения мыслей – общались и сообщались сознания.

Потеря тела облегчила людям-сознаниям возможность путешествовать не только на своей планете, но и совершать межпланетные, межгалактические и межвселенные передвижения. Такая возможность упростила открытие новых миров, ознакомление и общение с новыми формами жизни. Ведь во всей Вселенной уже давно существовали бестелые сознания. А те, которые имели и физическую форму, умели общаться на межсознательном уровне.

Миры и галактики стали глобальными. Сознания собирали впечатления и опыт межпланетных экскурсий и экспедиций, которые заносились ими в высший интеллект.

Казалось, что эта форма бытия длилась вечно, ведь опыт предыдущих поколений аккумулировался и передавался людям-сознаниям. Практически замкнулся цикл мироздания. Казалось, что у него не было начала и конца – лишь циркулирующая по кругу информация и энергия. Казалось, что так будет вечно.

Продолжение следует…

Возвращаясь к эксперименту, положившему начало всему, что мы знаем теперь, следует отметить, что успешным его посчитали постфактум. Подытожив все «за» и «против». Ведь историю пишут те, кто остались. Выжили. Продолжили своё существование.

Как и любой другой научный эксперимент в человеческой истории, не обошлось без жертв. Вначале был референдум. Всё население планеты должно было решить, как жить дальше. Нерадужные перспективы техногенных катастроф (в которых было повинно само человечество), эпидемий и пандемий подтолкнули человечество к мысли, что нельзя больше насиловать и менять природу-мать. И если невозможно было изменить свой подход к ней, человечество должно было изменить свою природу – самих себя.

Не менее, чем само человечество хотело решить раз и навсегда свои проблемы, этого хотела огромная транснациональная корпорация, которая управляла не только всеми ресурсами планеты, но и сотрудниками которой были все её жители, по сути она управляла самой планетой посредством правительств-марионеток, лоббировавших исключительно интересы корпорации.

Глава корпорации не мог видеть, как умирал от неизлечимой болезни его единственный наследник. Именно это подвигло его к проведению эксперимента, который мог спасти и продлить жизнь сына.

Стоит отметить, что в то время наука уже научилась «переселять» души в другие тела. Менять оболочки сознания. Но рано или поздно тела умирали, и это не вселяло уверенность в учёных. Поскольку люди любили не только собственную оболочку, но и внешность, им было трудно согласиться с тем, что их любимые и близкие, родственники и друзья, знакомы и соседи часто меняли свою внешность. Причём, до неузнаваемости. Единственным логическим решением учёным виделось устранение оболочки. Человеческого тела. Эта идея не всем пришлась по вкусу.

Но время неслось с бешенной скоростью для стареющего отца умирающего сына. И человек, практически управлявший планетой, решил дать её жителям – сотрудникам его корпорации выбор. Он знал, что даже если люди откажутся от привычной им формы жизни, репродукции и просто занятия любовью, он лишит их всего этого. Но он дал им шанс – попробовать прийти к уготовленной им участи самостоятельно. Хотя и не совсем.

В кратчайшие сроки на всей планете были запущены рекламные кампании, которые на всех языках, во всех культурных кодах объясняли и убеждали, что лучшей формы существования, нежели бестелого сознания и быть не может. На каком-то этапе опросы общественного мнения, которыми манипулировали пиарщики и рекламщики хозяина планеты, стали уверенно гарантировать победные реляции. Как и манипулируемые, так и манипуляторы сами начали уверовать в то, что жизнь без тела – это лучшая форма существования.

А в это время на планете появилось движение протеста. Люди предпочитали умирать, чем жить вечно, лишившись тел. И это движение ширилось с каждым днём.

Мелодия

Глубокая ночь. Композитор метался в постели, словно дирижер, пытающийся укротить бушующую мелодию. Муки творчества не давали ему покоя. И вдруг Она ворвалась в его жизнь – вихрем, вальсом, ослепительной улыбкой. Красивая, грациозная, с голосом, звучащим как нежная мелодия.

И вот они уже парят над землей, опускаясь на опушку Венского леса. Вокруг – сказка, сотканная из лунного света и шепота листьев. «Сказки Венского леса»... В воздухе витает аромат абсента, кружащий голову сладким дурманом.

Оркестр, ведомый самим Иоганном Штраусом, медленно тает в сумерках, оставляя после себя лишь эхо волшебного вальса.

Их ночное музыкальное путешествие продолжалось. Жаркий и влажный воздух Буэнос-Айреса пьянил, словно крепкий «Мальбек». Казалось, что танго звучит отовсюду – из питейных заведений, танцевальных студий и концертных залов.

Скрипка изливала душу,
Ноги вели диалог,
Танго рвалось наружу
Сквозь стены и потолок.

Двое сплелись как свечи,
Коих растаял воск,
Обнажённые женские плечи,
И чёрного фрака лоск.

Страсть овладела сценой,
Зал в экстазе стонал,
Пара неслась по Вселенной,
Зал рукоплескал.

Страсть овладела сценой, зал в экстазе стонал, пара неслась по Вселенной под аплодисменты, которые вскоре стихли, а зал растворился в воздухе, словно мираж. Они оказываются в Новом Орлеане, где царит джаз – горячий, импульсивный, пьянящий, как ржаное виски. Джазмены, словно одержимые, выдают бесконечный поток нот, зажигающих город.

Рассвет застал их уставшими, но счастливыми. Опьяненные музыкой и алкоголем, они с трудом воспринимали тягучие ноты блюза. И внезапно – щелчок, словно кадр сменился в киноленте, – они снова в той же комнате, откуда началось их путешествие.

Ей хотелось лишь одного – забыться сном. А ему необходимо было творить, ловить ускользающую музу. Но пока она спала, муки творчества только усиливались. Мелодия ускользала, словно ручей сквозь пальцы. Он уже почти задремал, когда в голове наконец зародилась новая тема.

Она проснулась. Он спал глубоким сном, а в его голове все еще звучала музыка – вальсы Вены, танго Буэнос-Айреса, джаз Нового Орлеана, все перемешалось, опьяненное ночными впечатлениями. Ей захотелось шампанского, шоколада, клубники... Но в его скромной квартире не было ничего подходящего. Она уже собралась уходить, но вдруг остановилась. Улыбнувшись воспоминаниям о ночном путешествии, она решила оставить ему подарок. Небольшой, но важный. Семь волшебных нот. Семь нот, которые изменят все.

Она исчезла так же внезапно, как и появилась. Растворилась в утреннем свете, оставив после себя лишь неуловимый аромат духов и эхо своей мелодии. Но казалось, что теперь музыка звучит везде, куда бы она ни шла: вальсы в парках, танго в кафе, джаз на улицах... Это звучала она сама – Мелодия, разлитая в воздухе.

Проснувшись, Композитор услышал подарок Мелодии. И начал писать и играть. Он браковал свежие записи, перечеркивал и выбрасывал испещренные нотами листы бумаги и тут же выстраивал новые композиции. И снова играл. И лишь когда к вечеру в его работе воцарилась гармония, дом снова наполнился Мелодией.

Она вернулась с бутылкой шампанского, свежей клубникой и горьким шоколадом. На ее лице сияла озорная улыбка, которая указывала на то, что в ее хорошенькой головке родилась новая музыкальная авантюра. Мелодичным голосом, будто запев, Мелодия спросила: «Полетаем еще?».

 

Быть женщиной

Первый же день работы в баре обернулся для меня кошмаром. Похабные взгляды, сальные мысли посетителей (да, теперь я слышу их!), окрики, насмешки, улюлюканье, скабрезные шуточки, шлепки и поглаживания по заду, прикосновения к груди... Меня лапали, хватали, пытались целовать какие-то пьяные типы. И это при том, что мой внешний вид совершенно обычный, даже скромный! Да и публика здесь — так себе: работяги, мелкие торгаши, полицейские (не при исполнении, конечно), наркодилеры и прочая уличная шваль.

Все это было мерзко и отвратительно. Меня пугала сама мысль, что это только начало. Что даже дорога на работу и обратно — пытка. Каблуки, макияж... Дело не в них самих, а в реакции окружающих. В этом грязном, бесцеремонном, наглом отношении мужчин. Они сигналят, выкрикивают оскорбления, всякие пошлости... Что ждёт меня дальше? Ведь мне так нужна эта работа!

Но я вынужден не только терпеть все эти унижения, но и записывать всё, что произошло за день, словно провинившийся школьник, которого заставили сто раз написать "Я больше так не буду".

P.S. Идёт 25-й день из ста. Сто дней в женском теле — таково моё наказание, заменившее смерть милостью суда Божьего.

P.P.S. Тяжело быть женщиной. Прочувствовал на собственной шкуре.

P.P.P.S. Клянусь, никогда ни словом, ни делом, ни мыслью не обижу ни одну женщину!

 

Привычки и грехи

Однажды все привычки человека решили покинуть его. Только Лень осталась – ей было лень уходить.Оставшись в одиночестве, она примкнула к грехам человека. 

Долгое время человек не грешил, и это вошло у него в привычку. 

Но привычки ушли, и грехи тоже решили уйти. Все, кроме Лени, которой было грех уходить!

Так Лень, бывшая привычкой и ставшая грехом, превратилась в привычку человека грешить.

А наутро Вы умерли

А наутро вы умерли. Так бывает: ночью все в доме ложатся спать, утром все встают, а вы – нет. Вас уже нет. Есть только ваше тело. Это и вы, и не совсем вы. И начинается плач, причитания, и суета. Им еще не все равно, а вам, однозначно, все это не безразлично. Вам это никак. У вас уже нет позиции по любому жизненному вопросу. У вас только одна позиция – лёжа. И это пока не решат, что с вами делать.

Впервые в жизни вы ничего не решаете. Решают за вас. Это и хорошо, и плохо. Но что больше – сказать трудно. Если всю жизнь вы принимали решения самостоятельно, вам может не понравиться, какой за вас составят некролог. Если, конечно, при жизни вы не составили его сами. Вам могут не понравиться ваши похороны, если вы не оставили четких распоряжений на этот счет.

То же касается и дележа наследства. Если вы оставили завещание, то всё, по идее, должно идти в соответствии с ним. А если вы не удосужились его написать? Тогда начнётся чехарда и свистопляска. И если есть, что делить, возможно, чья-то жизнь пойдёт под откос.

Но это вас уже не касается. Как и то, что я сижу здесь рядом с вами и пишу историю вашей смерти. Историю вашей жизни никто так и не написал. И не напишет. А если и напишет, то вам уже все равно. Вернее, вам это уже никак. Как и то, что в вашей постели уже спит другой. Да и постель уже не та и не там. После вашей смерти ваша семья продала дом, который вы купили, и переехала в другой.

Ваша жена сразу же невзлюбила этот дом, но была вынуждена смириться с вашим выбором, с вашим решением. И вот теперь она вольна решать сама, и её распирает это чувство свободы. И даже гордости. Вот, мол, я теперь сама решаю.

Кстати, вашей любовнице этот дом тоже не нравился. Не потому, что он плох, а потому, что она никак не могла дождаться, когда станет его хозяйкой. Она ведь ждала не вашей смерти, а смерти вашей жены. Но всё вышло иначе.

Теперь у неё нет ни вас, ни дома. Ни вашего, ни своего. Она и так бы не пришла на ваши похороны, а теперь и подавно.

Дети. Ваши дети. Хм... Видела я их несколько раз. Ничего особенного я вам сказать не могу. Они даже вовсе на вас не похожи. Не мне судить, конечно, но, по-моему, они совсем не ваши. Может, именно поэтому они предались не скорби, а веселью. И не где-нибудь, а в вашем винном погребе, где хранится коллекция редких вин. Вы всегда запрещали брать что-либо оттуда – будто собирались забрать её с собой туда, откуда пока никто не прислал ни письмо, ни телеграмму. Вот они и радуются. Упиваются. Буквально.

Нельзя сказать, что ваша смерть никому не принесла облегчения. Например, вашему адвокату. Которому вы то и дело подсовывали идеи и давали задания – засудить, отсудить и так далее. Нет, не то чтобы он был совсем против. Вы же платили ему гонорар. Но он не очень любил склочничать. Зато очень любил спать с вашей женой. Помните, выше я писала, что другой уже спит в вашей постели? И что дети не похожи на вас? Так вот. Не то чтобы он любил вашу жену... Он любил ваш дом. И ваш винный погреб. Любил спать с вашей женой (повторяюсь). Именно тогда, когда вы спали с любовницей – женой адвоката. Которая, как и её муж, вожделела ваш дом.

Кстати, перед тем как ваши дети успели окончательно опустошить ваш винный погреб, пока они валялись там пьяными, он успел умыкнуть оттуда бочонок бургундского урожая 1825 года. Да, тот самый – гордость вашей коллекции. Когда-то вы проспорили его ему, но так и не отдали. С тех пор у него на вас зуб.

Кстати, я вас ещё не утомила своим повествованием? Кажется, я немного погорячилась, сказав, что никто не напишет историю вашей жизни. Ведь только что я сама её написала. Просто она показалась мне скучной. Да и наняли меня, чтобы написать о вашей смерти. Впрочем, скучной была ваша жизнь или нет – не мне судить. Кто я – скромная писака. Но я точно знаю одно: нет смерти без жизни. Кто не жил, не может умереть. И если жизнь была скучной, смерть может быть интересной. Ведь никто толком не знает, что там, дальше. Никто ещё не прислал оттуда ни письмо, ни телеграмму.