Фантастический рассказ
Он родился старым, с морщинами на лбу и сеткой морщинок у
глаз, словно годы жили в нём задолго до первого вдоха. Его кожа, тонкая, почти
прозрачная, словно пергамент, хранила в себе то, чего он ещё не помнил. А
может, не желал помнить. Врачи переглядывались, молча подписывая бумаги,
похоже, что происходящее требовало от них не столько медицинских заключений,
сколько философских комментариев.
Его звали Элиан — имя, словно вычеркнутое из всех книг, но
хранимое в каждом цикле. Он появился в приюте без записей о родителях, с меткой
в виде полузабытого символа бесконечности, вытравленного на груди, будто сам
мир, из которого он пришёл, пометил его: "этот — особенный.
Пока другие дети учились ходить, он молча сидел в углу, наблюдая. Он не играл, не плакал. Лишь иногда, по ночам, шептал во сне слова, звучавшие как отголоски давно отшумевших разговоров. Воспитатели списывали это на старческое лицо, слишком непривычное для младенца, и старались не смотреть ему в глаза. В них было слишком много знания — и слишком мало надежды.
С годами он молодел. Но это было не взросление, а обратный
ток времени. Сначала исчезла сутулость, затем разгладились морщины. Его кости
стали твёрдыми, гибкими и упругими, а походка — прямой и уверенной. В
тринадцать он выглядел на сорок. В двадцать — на двадцать. И только глаза не
менялись: они по-прежнему смотрели так, будто прожили уже не одну жизнь.
В городе шептались о нём. Говорили, что он оборотень, демон,
посланник из другого измерения. Но он не был ни тем, ни другим. Он просто
помнил прошедшее и грядущее.
Он помнил женщину, которую встретил однажды, когда стоял на
пороге юности и зрелости. Она была странно знакома. Не по чертам лица, не по
голосу, а по внутреннему чувству — как будто в её присутствии замыкалась цепь,
начатая давно. Он влюбился в неё — с той особенной любовью, которую испытываешь
не к другому, а к самому себе, отражённому в зеркале. Их связь была
стремительной, почти фантомной. В её глазах он видел отражение себя — и понял:
она — это он. Та его часть, которую он некогда оставил, потеряв не только тело,
но и суть своего бытия.
Их любовь не могла быть долгой. Не по воле общества — по
воле времени. Она взрослела, как все. А он молодел с каждым годом. Их
траектории пересеклись лишь в одной точке — точке расцвета. И в этой точке
родился ребёнок.
Он держал младенца в руках — и знал, что держит самого себя.
Он не нуждался в подтверждениях, не искал логических объяснений. Всё было уже
прописано. Всё уже случалось. Всё ещё случится. Его собственное лицо — лицо
старика, которым он был при рождении — уже смотрело на него из пелёнок. Он не
плакал. Просто улыбался.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВЕРБОВКА
Где человек поступает на службу к себе, ещё не зная, кем
станет, и кем уже был.
Он ушёл из дома рано. Хотя "домом" было сложно
назвать здание, где стены помнили больше слёз, чем голосов. Там никто не
задавал вопросов, потому что все знали: на них нет ответа. Он исчез, как тени
при рассвете: тихо и окончательно.
Город встретил его настороженно. В нём уже было что-то от
юноши — энергия, движение, желание верить в будущее, — но его глаза, взгляд и
походка говорили о другом: не он шёл навстречу судьбе, а судьба — к нему, с
багажом, в котором лежали часы, сломанные временем.
Вербовка происходила не под звуки патетических фанфар, а в
сумрачной комнате без окон. Там не задавали вопросов. Ему предложили выбор —
вежливо, почти с сочувствием. И он, как будто вспомнив то, что ещё не пережил,
согласился. Ему вручили устройство. На первый взгляд — ничего особенного:
стеклянный цилиндр в металлической оправе, лёгкий, простой.
Но именно эти лёгкость и простота настораживали больше всего. С ним он мог
пересекать границы времени. Но было одно условие: никогда не использовать его
ради себя. Он усмехнулся: — А если я — это все?
Так он стал агентом. Но его работа заключалась не в погоне
за подозреваемыми, преступниками. Она была палимпсестом: он переписывал следы,
которые оставил сам. Он возвращался в разные годы, встречал преступников,
многих из которых уже знал. И каждый раз в его голове звучал один и тот же
вопрос: а не я ли их туда привёл?
Среди целей, за которыми он следил, была женщина. Одна и та
же, но каждый раз она была другой – другое имя, лицо, другие привычки. Но её
суть оставалась неизменной: она была частью него. Иногда — буквально, иногда —
эмоционально. Он чувствовал к ней нечто большее, чем любовь или влечение. Он
чувствовал вызов. Она исчезала прежде, чем он успевал сделать шаг. Ускользала,
как и он сам — сквозь возраст, роли, сквозь определения.
Но настоящей целью, которую ему поручили, был некто,
известный только под прозвищем Зеркальщик. Он закладывал бомбы не там, где это
было выгодно стратегически, а там, где их взрывы изменяли биографии. Он не
разрушал города — он разрушал судьбы. Его называли сумасшедшим. Пророком. Но
агент чувствовал: где-то в глубине, под маской, это был он сам.
В одной из операций он спас ребёнка. Младенца — здорового,
удивительно тихого. Его нужно было эвакуировать, и по протоколу он должен был
выбрать момент в прошлом, где его примут, воспитают и где не останется следов.
Он выбрал приют. Тот самый. Младенец не плакал. Он просто смотрел — прямо в
глаза, словно узнавал своего спасителя. И тогда агент понял. Не подумал, не
догадался, а именно понял: он забрал самого себя. И всё началось с начала.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ИСТОРИЯ, КОТОРУЮ НЕЛЬЗЯ РАССКАЗЫВАТЬ
Где один человек становится всем сразу, и всё равно
остаётся непонятым.
Он сидел перед агентом, скрестив руки, не отводя взгляда. В
этой позе был оттенок вызова — как у тех, кто устал от мира, но ещё не устал
озвучивать ему свою правду.
— Хочешь услышать историю, — сказал он наконец, — ту, что
нельзя рассказать никому? Агент кивнул, но не ожидал того, что услышит. Такого
никто не мог ожидать.
— Я родился... не как другие. Мне было семьдесят, когда мне
исполнился год. Или наоборот. Понимаешь, моя жизнь шла в обратную сторону:
когда другие созревали, я лишь становился моложе. С каждым днём, с каждым
годом. Вначале я подумал, что это болезнь. Потом — проклятие. Не ошибка, не
сбой. Это такой порядок.
Он говорил спокойно. В его голосе не было ни истерики, ни
пафоса — только усталость. Он слишком долго был одновременно и началом, и
концом.
— Я рос в приюте. У меня не было родителей — хотя, возможно,
они были, просто ещё не родились. Я наблюдал за другими, за их радостями и
страданиями. Я завидовал им, потому что они шли туда, где никогда не были. А я
шёл туда, откуда уже приходил. У меня не было будущего. Только прошлое. И даже
оно — сокращалось.
Он замолчал, сжал пальцы.
Агент не перебивал.
— А потом я встретил её. Или его. Сложно теперь сказать. Это
было не просто влечение. Это было столкновение — будто два зеркала,
направленных друг на друга, внезапно сошлись под одним углом. Мы влюбились.
Наши души и тела слились в унисон. Нас будто накрыло волной. Казалось, что
время не властно над нами. Вскоре я понял: ребёнок в её чреве — это мой
ребёнок. Наш. Он – это я сам.
Губы агента едва заметно дрогнули. Он уже знал. Ещё до того,
как его собеседник произнесёт следующую фразу, он догадывался, что скажет его
визави: — Я родил самого себя.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ПЕРЕЛОМ ВРЕМЕНИ
Где человек рождает себя, теряет и впервые осознаёт, что
он — не один из множества, он множество в одном.
— Роды прошли странно, — сказал он, устало выдыхая, будто
это воспоминание каждый раз останавливало его дыхание. — Врачи были
встревожены, но немногословны. Кто-то сказал: "Уникальный случай",
кто-то: "Аномалия". А один, самый честный, просто отвернулся. Я
видел, как он дрожал.
Он не уточнял, где это происходило. И не нужно было. Это
могла быть любая больница, в любом году, в любой стране — потому что то, что
случилось, не было просто необычным медицинским событием, это была воронка в
реальности.
— После рождения... я начал исчезать. Не в переносном
смысле, не психологически, а буквально. Моя физиология, до того момента
нестабильная, неожиданно застопорилась — как будто что-то внутри заклинило.
Время внутри меня, шедшее назад, внезапно столкнулось с биологической
необходимостью двигаться вперёд. И тогда моё тело будто начало рассыпаться. Оно
не умирало, просто менялось.
Он посмотрел на свои руки. Руки молодого человека. Но в них
— след старости, будто когда-то смерть уже коснулась их, но он так и не смог смыть
её следы.
— Я пережил операцию. Точнее, трансформацию. Врачи говорили
о гормонах, органах, швах. Но внутри я чувствовал, что это не просто смена
формы, это смена направления. Будто бы я стал... двунаправленным. Словно
в одном теле теперь жило два времени. И каждое тянуло меня в свою сторону.
Он замолчал.
Агент чувствовал, что в момент, который описал его
собеседник, произошло нечто большее, чем физическая метаморфоза. Это была точка
биологической сингулярности. То, что можно было назвать сменой пола, сменой
идентичности, слиянием генов, — на самом деле было слиянием двух траекторий в
одну. Теперь у него не было ни прошлого, ни будущего. Только некий центр между
ними — ось, вокруг которой время должно было вращаться.
— Я вышел из клиники с другим именем, с другим телом, в
другом времени. И с пустыми руками. Младенца увезли раньше, чем я очнулась. Или
очнулся. Мне даже не дали взглянуть на собственного ребёнка. Всё, что у меня
осталось – лишь рубцы на теле. И в душе.
Агент закрыл глаза. Он знал, где находился тот младенец.
Знал, потому что сам его увёз. Казалось, будто это случилось не в то время, не
в том месте. Будто это происходило всегда.
— Я начал новую жизнь. Сначала в тени. Потом я с напором
завоёвывал своё место под солнцем. Боролся за свою судьбу. Я стал сильным,
умным, опасным. Но каждый мой шаг, каждое решение было ответом на вопрос,
который никто не задавал: почему меня отняли у самого себя? Кто похитил мою
судьбу?
Он склонил голову.
— И, если ты спросишь, что я делал после...
— Не спрошу, — тихо ответил агент.
— Я уже знаю.
ГЛАВА ПЯТАЯ. ВЕРБОВКА САМОГО СЕБЯ
Где зеркало становится дверью, а человек — проводником для
самого себя сквозь время.
Он сидел в дешёвой столовой на окраине города, словно
застрял во времени, когда прошлое уже не согревает, а будущее ещё не пригласило
войти. Было пасмурно, и свет от неоновой вывески отражался в окнах как туманное
предупреждение. Он пил чёрный кофе, холодный и горький, как память, которую
нельзя забыть, но и вспоминать не стоит.
Он не ждал никого. Именно поэтому тот вошёл.
Агент.
Он был высоким. Его движения — уверенные, но не резкие. Не
как у охотника, а как у того, кто знает: всё уже случилось. Его взгляд —
настороженно-тёплый, будто он видел перед собой не объект вербовки, а старого
друга, которого снова догнал во времени.
— Привет, — сказал он, и в этом слове было что-то слишком
личное.
— Я тебя знаю? — спросил Джон.
— Думаю, да. Но не сейчас. Позже. Или раньше.
Он сел напротив. Два лица, два времени — одно тело. Один
знал, другой ещё нет. А может, оба знали, но каждый по-своему.
— Ты ищешь ответы, — произнёс агент. — Почему ты? Почему
так? Почему никто не остановил?
— И ты пришёл с ответами?
— Нет. Я пришёл с выбором.
Он достал из кармана тот самый прибор — изящный цилиндр с
металлическими гранями, сияющими изнутри. Положил его на стол. Джон смотрел на
него, не прикасаясь.
— Это оружие?
— Нет. Это ключ. Ко всем дверям. Особенно к той, которая внутри тебя.
Агент рассказал ему всё. Почти всё. Или то, что казалось
допустимым в этой точке цикла: про Патруль, про путешествия, про миссии. Про
право и обязанность вмешиваться, когда само время трещит по швам.
— Почему ты выбрал меня? — спросил Джон.
Агент улыбнулся.
— Потому что только ты можешь пройти этот путь.
— А ты?
— Я уже прошёл.
В этот момент Джон посмотрел на руки агента. На первый
взгляд — обычные. Но в их движениях не отражались ни старость, ни молодость: в
них отражалось отсутствие возраста. Не только его руки говорили об этом.
Он выглядел не старым и не молодым. Он будто был вне возраста.
И тогда, впервые, Джон понял: он смотрит на самого себя.
Не в метафорическом смысле. Не как на образ будущего.
А буквально.
Это был он. С другой стороны временной петли.
— Значит, ты пришёл вербовать себя? — спросил он,
усмехнувшись.
— Да. Но ты всё равно скажешь «да».
— А если нет?
— Тогда я просто посижу здесь с тобой, пока ты не передумаешь.
Они сидели долго. Молча.
Между ними — тишина, натянутая как струна.
А потом Джон протянул руку и коснулся устройства.
В этот момент всё произошло сразу: он вспомнил, как сидит за этим же
столом — уже агентом, вспомнил вкус холодного кофе, увидел своё собственное
лицо, глядящее на него из прошлого, и понял: это не выбор, а ритуал
инициации, который должен повториться.
Петля продолжалась.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ОХОТА НА ЗЕРКАЛЬЩИКА
Где преследующий идёт по следу, который оставил сам. Где
стареющий ищет молодеющего. И оба теряют ориентацию во времени.
Его первая миссия не была похожей на задание. Скорее — на
паломничество. Джон, уже принятый в Патруль, получил координаты, дату и имя: Зеркальщик
– человек, чьи действия вызывали трещины в хронослое, как будто он знал, где и
когда нанести удар, чтобы не разрушить здание, а сдвинуть его фундамент.
Он переместился в середину 1990-х, в город, по которому
прокатилась серия необъяснимых взрывов: здания не пострадали, но люди
исчезали, как будто бомбы подрывали не вещество, а цепочки судеб.
Там он должен был встретиться с агентом, который уже давно работал в этой зоне.
Он узнал его сразу.
Тот сидел в парке, будто случайный прохожий. Но взгляд — его
взгляд был другим: уже не аналитический, не наблюдающий, а... уходящий.
Слишком лёгкие движения. Слишком чистая кожа. И слишком знакомый изгиб губ в
полуулыбке.
— Ты? — спросил Джон.
Агент кивнул.
— Да. Но не совсем я. Или ещё не я.
Он стал моложе. Это было очевидно. Его руки — без шрамов.
Голос — без усталости. Даже волосы — гуще, темнее. Он был ближе к той точке,
где время шло вспять, и теперь каждый день делал его не мудрее, а... чище,
стёртым. Джон же — наоборот. Он чувствовал, как суставы больше не слушаются
его. Память всё чаще подводила, мысли вязли, как в тумане. Он старел. А тот,
другой — исчезал, день за днём, стираясь.
— Мы близко, — сказал агент. — Зеркальщик будет здесь через
двадцать минут.
— Кто он? — спросил Джон.
— Тот, кто знает нас лучше, чем мы себя.
— Ты знал его раньше?
Агент посмотрел в сторону, будто видел себя где-то между деревьями.
— Я знал его. Потом.
Они следили за улицей. Прохожие двигались, как капли
времени, утекающие в неизвестность. И вот он появился — человек в тёмном
пальто, с неуверенной, но целеустремлённой походкой, как будто шёл по чужому
маршруту, который кто-то когда-то написал за него.
Джон прицелился.
Агент остановил его.
— Подожди. Посмотри.
И тогда Джон увидел. Не лицо, не походку, не одежду. Он
увидел жест.
Так он держал левую руку в кармане. Так он наклонял голову, когда не хотел,
чтобы его узнали. Так он менял ритм шага, если слышал шум времени.
Он смотрел на самого себя. На себя — лет через двадцать-тридцать.
На того, кем ещё не стал, но кем станет. На того, кто, возможно, уже был им и
теперь движется в обратном направлении — на Зеркальщика.
— Я... — прошептал Джон.
Агент не ответил. Потому что знал. И потому что знал, что это знание уже не
остановит их.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. В ТЕНИ САМОГО СЕБЯ
Где миссии становятся воспоминаниями. Где противник — это
шаг вперёд, который уже сделать нельзя. Где охота — лишь форма возвращения.
Он остался один.
Хотя это не совсем одиночество — если ты сам себе компания,
прошлое и суд. Агент исчез, как исчезают вещи, у которых нет будущего. Просто
растворился в очередной точке времени, унося с собой ту версию, что была
моложе, легче и почти чиста. Джон остался в промежутке между настоящим и прошлым.
Он остался в складке времени, где сам стал структурой.
С тех пор всё шло по кругу. Каждая новая миссия была… не
новой. Он всё чаще узнавал места ещё до прибытия: улицы, голоса, запахи. Как
будто бывал здесь прежде — и даже не один раз. Люди, за которыми он следил,
казались слишком знакомыми. Некоторые — как сны: ускользающие, бесплотные,
будто знаешь их, но не можешь вспомнить. Другие — словно зеркала, в которых
отражаешься сам — до ужаса чётко и ясно. Он узнавал их мимику, привычку
двигать пальцами, манеру смотреть на часы.
Сначала он думал, что это игра воображения: переутомление,
напряжение — ничего больше. Потом стал убеждать себя, что узнаёт лица слишком
медленно, с некой задержкой, как будто память и зрение не поспевают друг за
другом.
Но однажды, поднявшись в лифте, он машинально повернулся к
зеркалу — и на секунду оцепенел. В отражении он не узнал себя. Вернее — не того
себя, которого он знал. Это был кто-то другой, но до боли знакомый. И в то же
время — это был он. Та же тень под глазами. Та же усталость. Та же поза. Но он
охотился не на себя. Хоть в некоторых целях и видел своё искажённое отражение. Не
двойника. А того, кем мог бы стать, если бы немного свернул с пути. Это не было
откровением. Это было предупреждением.
Его начали одолевать вопросы. Не классические, типа: «кто
я?». Он больше не задавал себе этот вопрос, так как давно знал, что ответа не
будет. И хорошо знал, почему. Его интересовал ответ на другой вопрос: «какая
версия меня —настоящая?!»
Он ловил себя в каждом эпизоде. В каждом инциденте, который,
по инструкции, должен был исправить. Он становился тенями самого себя. Один раз
он пришёл в заброшенный дом, где по сведениям находился «параллельный
рецидивист». Нашёл там старые вещи: одежду, записную книжку. И — своё имя,
выведенное слева направо, как зеркальное отражение.
Возвращаясь с миссий, он молчал. Никому ничего не
рассказывал. Не потому, что не доверял, а потому что знал: на самом деле никого
нет. Только он.
Всё ещё он. И всегда только он.
Иногда по ночам он сидел в пустых гостиничных номерах и
рисовал на бумаге временные линии: прямые, кривые, кольца, спирали. Пытался
вписать в них самого себя — чтобы понять, когда он перешёл границу, где
произошёл сбой, где он не стал кем-то другим, а стал всеми сразу.
И всегда — в центре схемы — он оставлял точку. Не
обозначенную, не подписанную. Просто — точку. Место, где он исчезнет, где
станет младенцем, где всё начнётся с начала.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ЗАВЕРШЕНИЕ ПЕТЛИ
Где убийство становится признанием. Где конец — не
разрушение, а возвращение к первичному замыслу. Где человек убивает себя, чтобы
родиться вновь.
Он знал, где и когда всё должно случиться. Не по инструкциям
и не в соответствии с приказом, а по ощущению. Время больше не текло. Оно
обвилось вокруг него, как змея, и готовилось сомкнуть кольцо. Все предыдущие
дни были предисловием, все миссии — репетициями, всё его жизни — пробами на роль,
которую теперь он должен сыграть: в последний раз и в первый.
Он прибыл в город на день раньше. Снял номер в заброшенном
отеле, где стены хранили не эхо, а будущее, спрятанное в трещинах. Он
смотрел в зеркало — и почти не узнавал себя. В лице осталось мало от Джона, ещё
меньше — от Джейн. Он больше не был собой. Осталась только оболочка, которую
время использует, когда собирается замкнуть петлю.
Он чувствовал, что молодеет. Тело с каждым утром становилось
легче. Ушли боли в суставах, зрение прояснилось, кожа разгладилась, мозг
работал быстрее. Но это не было возвращением к юности. Это было… очищение,
выгорание. Как звезда, сжимающаяся до предела перед своей последней
вспышкой.
В ту ночь он ждал. Он знал, откуда придёт тот, кого он
должен убить. Шаги на лестнице не удивили. Он не поднимался с кресла, не прятал
оружия. Просто ждал. И когда дверь открылась — они встретились.
Агент вошёл — молодой, напряжённый, с оружием наготове. С
лицом человека, который ещё верит, что делает выбор. Он увидел его — сидящего
спокойно, молчаливо, с усталой полуулыбкой. И замер.
— Это ты, — сказал он.
— Это всегда был я, — прозвучал ответ.
Они смотрели друг на друга долго. Как люди, разглядывающие
собственное отражение после долгой болезни. Ни капли ярости, ни ужаса. Только
взгляд, в котором всё уже сказано.
— Если ты меня убьёшь… — начал старший.
— …я не стану тобой? — перебил младший.
Тишина.
— Нет. Ты уже стал. Просто ещё не знаешь этого.
Он выстрелил не из ненависти. Просто потому, что был должен.
Этот выстрел был завершением цикла, который он сам построил. Тело упало —
легко, как будто сброшенное пальто. Агент стоял, дрожа, сжимая оружие, будто
надеялся, что теперь всё остановится. Но ничего не остановилось.
И в этот момент он понял: он просто принял эстафету. Он
не прервал цепь — он стал её звеном.
Неподалёку запищал цилиндр времени. Он снова был активен, собран.
Он знал, что делать. Как в первый раз.
Он вышел. Скоро он найдёт младенца.
Скоро — подкинет его в приют. Скоро — направит цикл туда, где он уже начинался.
ЭПИЛОГ
И кольцо замыкается. Не для того, чтобы остановиться, а
чтобы жить вечно — внутри самого себя.
В далёком будущем — или прошлом — женщина с усталыми глазами
откроет дверь приюта. Найдёт младенца. Не заплачет. Только поднимет его на
руки, прижмёт к груди. И скажет:
— Добро пожаловать.
И даже не подумает спросить, кто он. Потому что она уже знала. Как знала всегда.
Потому что это был он. Тот самый младенец. Он снова здесь.
Всё начинается с начала.
