🐒 🐒 🐒 In Search of Truth

One man, tired of a world where any truth—upon closer inspection—turned out to be carefully masked deception, dedicated his life to the search for the single, unbreakable Truth. He found it in books, in the words of prophets, in the formulas of scientists, but as soon as he touched it, its core crumbled, leaving behind nothing but an empty shell. He continued his search until he arrived at the foot of an ancient temple.

On its steps sat three monkeys, carved from obsidian but looking absolutely alive. One covered its eyes with its palms, another—its ears, and the third—its mouth and nose. These creatures, having existed since the beginning of time, were considered the guardians of the Great Truth. But they themselves feared it: one preferred not to see it, another—not to hear it, and the third—not to reveal it.

Because of this fear, each formed its own, unique concept of Truth: the monkey with its eyes covered believed that Truth was something invisible, without form, a pure idea. The monkey with its ears covered was certain that Truth was something inaudible, silence between words, the background for sound. And the monkey with its mouth and nose covered believed that Truth was the unutterable, a secret that vanishes the moment it is spoken. Therefore, it covered not only its mouth with its hands, so as not to blab the Truth, but also its nose, for the monkey feared accidentally inhaling it and then, even unconsciously, giving it away.

"Which of you knows the Truth?" asked the seeker, his voice worn out by years of disappointment. "The one that does not crumble?"

The monkeys were silent, each immersed in its own concept of Truth.

"Yes, which one?" the seeker whispered to himself. "Or maybe, is it each one of you?"

A bitter, astonishing thought suddenly struck him: these monkeys were not merely avoiding the Truth; they were exercising their right to choose. Their "truth" was only their personal, intimate act of will, their own interpretation. And if that were the case, there were as many truths as there were people. Everyone who chose their own version was right in their own way, and yet everyone, from the perspective of others, was wrong. And within this multiplicity of choices hid the only truth: there is no absolute Truth, there are only personal interpretations, and everything in this world is relative.

The seeker spent years at the Temple, trying to understand: perhaps the Truth lay in their totality? In the paradox? He tried to combine the invisible with the inaudible, hoping to get the unutterable. He tried to force them to speak, to see, or to hear. But they were perfect embodiments of their choice. He realized that each of them held a fragment, but none held the whole. And he understood that he would never know the truth.

Accepting defeat, he stood up to leave and turned his back on the Temple.

And at that moment, in a perfect, synchronized movement, all three monkeys lowered their hands. They looked at him, listened to his departure, and finally spoke in unison, uttering a single word:

"You".

The seeker flinched and turned around. He looked at them, at their open, eyes full of bottomless wisdom, and suddenly realized that the true Truth was not in what he sought, nor in what they guarded, but in the act of the search itself. He himself, with his exhausted but unbroken will, was the only meaning of everything.

He was ready to accept this final, saving, all-encompassing Truth, but he stopped when he saw a thin, barely noticeable... smile stretch across the lips of the three monkeys, which was nothing more than the fourth, the most sophisticated mask of Lies, an empty shell without substance.

The Jeweler

In the heart of the old city, where the streets wound like thin silver threads in the hair of time, lived a jeweler named Aiden. His hands were an extension of his soul, and every piece of jewelry he created was a song cast in gold and stone. But despite his fame, Aiden sought something more: he dreamed of immortalizing not merely his name, but the very idea of infinity—to fuse it with matter so that it would become tangible.

He spent long nights over his blueprints, studying ancient symbols and new mathematical discoveries. And one night, in the silence of midnight, his gaze rested on a drawing of the Möbius strip—that wondrous, single-sided figure. "This is it!" he whispered, and a fire lit up in his eyes. "Unity, continuity, a path without beginning or end, woven into the form of infinity!"

Aiden set to work. He chose the purest platinum ingot, a metal that, as he believed, held the memory of the stars. For months, he forged, bent, and polished the thin platinum ribbon, giving it the smooth curves of the lemniscate—the "lying figure-eight." But most importantly, he gave the ribbon that specific half-twist that transforms two-sided metal into a single, continuous surface.

It was not simply a piece of jewelry, but a philosophical manifesto frozen in metal. The master believed he had created the perfect work. He named it "The Eternal Path." When "The Eternal Path" was finished, it glowed with a soft, lunar light. Aiden ran his finger along the cool surface, feeling his soul momentarily dissolve into its continuity. "If there is anything eternal in this world, let it be at least this moment to which I have given form," Aiden thought. He displayed the creation in the window of his workshop, and people from all over the world came just to catch a glimpse of this marvel. No one could say what exactly about this object had such an effect on people, but everyone sensed its distinctiveness.

One day, an old woman entered the workshop. Her eyes, deep and wise, lingered on "The Eternal Path." "Tell me, jeweler," she said softly, "how many years have you lived to grasp this secret?" Aiden smiled. "My years are not as important as knowing that I have created something that will transcend time." The old woman nodded thoughtfully. "You are right. This work will indeed transcend time. And, perhaps, even your time." She pointed to "The Eternal Path" and added: "In this world, there are no things that possess only one surface. Even infinity has an underside, if one only looks closely enough."

Aiden leaned over his creation, trying to understand her words. He ran his finger along the platinum surface, feeling its coolness, and then took out a powerful loupe. He studied every curve, every microscopic irregularity for a long time, trying to find what the old woman had spoken of. His brows furrowed when he noticed a barely perceptible roughness on one of the turns. Could it be?

That same evening, when the moon rose over the city, Aiden, inspired by the old woman's words, decided to conduct one final experiment. He took the finest saw, which he used for inlay work, and began to carefully cut "The Eternal Path" exactly down the middle along its entire length, just as he had done with ordinary Möbius strips. He expected the ribbon to divide into two thin strips. But when the cut was complete, he saw not what he had expected: instead of two new rings or an elongated ribbon, he found in his hands... a single, much larger ring—now double-sided, yet still curved in the shape of a figure-eight. And inside it, another, separate, almost identical infinity symbol had appeared—one that remained perfectly whole, and now quietly pulsed with a faint radiance, as if it had just been born.

Семейный бизнес

Протокол семейной эффективности

Утро в семье Эйбл, по официальной классификации — малое предприятие «Счастье и долг», всегда начиналось с нарушений протокола.

Старший менеджер по обеспечению ресурсами, мистер Эйбл, 42 года, уже на четвертой минуте смены понял, что его KPI по «своевременному вывозу ТБО» (пакет с мусором) находится под угрозой.

— Миссис Брук, — официально обратился он к супруге, Операционному директору, которая, не моргнув глазом, стояла над плитой, контролируя «100% готовность ежедневного питания» (три сырника на тарелке), — я зафиксировал критический сбой в логистике. Пакет с ТБО не был перемещен в зону утилизации до 7:30, как предписано пунктом 4.1 «внутреннего семейного регламента».

Миссис Брук даже не повернулась.

— Сбой не критический, мистер Эйбл. Отдел кадров напоминает, что сегодня у Младшего специалиста по обучению, Джуниора, 10 лет, презентация проекта «Роль бобра в экосистеме». Я вынуждена была провести экстренную корректирующую сессию по проверке слайдов до начала его рабочей смены. Ваша зона ответственности была — обеспечить его подъем в 7:00. Вы справились лишь на 68%.

Мистер Эйбл сник. Его «протокол подъёма» действительно был нарушен.

Тут из комнаты вышел Джуниор, с лицом, которое в корпоративной культуре называлось «превышение допустимой умственной нагрузки». Его смена только начиналась.

— Мама, — пробормотал он, — я считаю, что мой KPI по «качественному времени» с тобой не достигнут. Мне нужно 30 минут, а я получил только 18, поскольку вы обсуждали мусорный пакет. Это нецелевое расходование моего рабочего ресурса.

— Джуниор, это рабочие моменты, — вздохнула миссис Брук, — «Консультант по кризисному управлению», твоя бабушка миссис Грейс, сегодня на подстраховке. Иди завтракать и готовься к «проектной деятельности». И, пожалуйста, уровень шума не более 40 децибел. Иначе твой недельный «рейтинг сотрудника» упадёт.

Джуниор, как истинный Специалист, пошел завтракать, бормоча под нос: «Это не жизнь, это сплошной аттестационный период».

---

Вторжение аудита

Как только Джуниор (Младший специалист по обучению) приступил к приёму своего «100% ежедневного питания», в столовую (она же «зона приёма пищи») вошли новые участники смены.

Мистер Эйбл (Старший менеджер по ресурсам) тут же принял напряженную позу. Он знал, что приход его отца, мистера Лео (Заслуженного советника), означал неизбежную статусную нотацию.

— Доброе утро, Операционный директор Брук, — официальным тоном произнес мистер Лео, осматривая сырники. — Я вижу, Вы удерживаете показатели по питанию. Но я не заметил, чтобы вы использовали Кризисный план 1985 года.

— Сэр, при всём уважении, План 1985 года по питанию (приготовление манной каши с комочками) был признан отделом кадров неэффективным и нарушающим «протокол пищевой безопасности» для детей до 12 лет, — ответила миссис Брук, не прекращая контролировать таймер.

В этот момент в игру вступила миссис Грейс (бабушка, Консультант-аудитор). Она приблизилась к Джуниору, который пытался тихо съесть свой сырник. Это было началом внепланового «аудита качества воспитания».

— Джуниор, Специалист по обучению, — мягко начала миссис Грейс, — почему ты ешь?

Джуниор чуть не выронил ложку.

— Потому что сейчас время «обязательного приёма топлива», аудитор Грейс. Это часть моего графика смен.

— Ошибка, — торжествующе покачала головой Миссис Грейс. — Должен ли ты сам хотеть есть? Или ты делаешь это только потому, что тебе приказано? Где твоя «внутренняя мотивация»? Отдел аудита считает, что тебе не привили «свободу воли». Это критическое отклонение в воспитательном процессе.

Миссис Брук схватилась за голову.

— Миссис Грейс, Вы нарушаете «протокол взаимодействия с Младшим специалистом»! Вы не имеете права проводить «психологический аудит» до 16:00, когда его смена в школе завершена!

Мистер Лео тут же воспользовался моментом, чтобы обратиться к сыну, мистеру Эйблу:

— Вот, Старший менеджер по ресурсам! Ваша Операционная директриса неспособна контролировать внешних консультантов! Помню, в 1985 году, когда я был на Вашей должности, я бы немедленно ввёл «протокол сурового взгляда». Вы его ввели?

Мистер Эйбл тяжело вздохнул, понимая, что его KPI «уровня стресса в пределах нормы» рухнул до нуля.

---

🎁 СЮРПРИЗ (анонс и спойлер)

Дверь в кухню внезапно открылась, но это была не Тинэйджер (сестра Джуниора). Это был курьер, который принёс большой запечатанный конверт.

Миссис Брук, как Операционный директор, вскрыла его.

— У нас новая вводная! Это уведомление от... от Департамента семейного надзора (ДСН). Они прислали нам уведомление о временном переводе ещё одного сотрудника.

Мистер Эйбл, мистер Лео и миссис Грейс окружили её.

— Кого? — хором спросили они.

— Специалиста по генерации творческого хаоса, — прочитала миссис Брук.

— Это наша старшая дочь, Тинэйджер. Она внепланово возвращается из своего учебного проекта («лагерь самосовершенствования») уже сегодня.

Джуниор, впервые за утро, улыбнулся. Новый сотрудник — это всегда отвлечение внимания от его собственных KPI!

---

Кризис ликвидности

Миссис Брук (Операционный директор) медленно опустила конверт, словно он весил не меньше годового отчёта.

— Итак, — сказала она, обращаясь к мужу, мистеру Эйблу (Старшему менеджеру по ресурсам), — отдел кадров должен немедленно оформить внеплановый перевод нашего Ведущего Специалиста по управлению капиталом, Тинэйджер. Она прибывает из своего «учебного проекта» сегодня в 17:00.

Мистер Лео (Заслуженный советник) тут же вмешался, его лицо выражало «протокол сурового взгляда» (в обновлённой версии).

— Это нарушение «процедуры бюджетирования»! Присутствие Тинэйджер всегда генерирует внеплановые расходы! Её «учебный проект» — это просто кодовое название для «программы по растранжириванию семейного бюджета»!

Миссис Грейс (бабушка-Аудитор), склонив голову, прошептала Джуниору (Младшему специалисту):

— Видишь, внучек? Это пример, когда «внутренняя мотивация» приводит к финансовой нестабильности.

— Тихо, Аудитор Грейс! — одернула ее миссис Брук. — Нам нужно составить «кризисный план адаптации». Мистер Эйбл, вы как Менеджер по ресурсам, должны проконтролировать «лимит на карманные расходы».

— Это невозможно, — вздохнул мистер Эйбл. — Последний квартальный отчет показал, что наш Финансист, Тинэйджер, превысила лимит на 300% за счет покупки «критически важных модных аксессуаров». Она рассматривает карманные деньги не как ресурс, а как фонд для экстренной стимуляции экономики.

---

В 17:00 малое предприятие «Счастье и долг» встретило своего Ведущего cпециалиста.

Тинэйджер вошла в дом, потащив за собой два огромных чемодана, наполненных (как позже выяснилось) «критически важными модными аксессуарами».

Миссис Брук немедленно перешла к «годовой аттестации».

— Приветствую, Тинэйджер. Отдел кадров сообщает, что твой KPI за последний месяц был провален. Лимит расходов нарушен. Как ты объяснишь отрицательную динамику в твоем финансовом управлении?

Тинэйджер, даже не сняв куртку, профессионально ответила:

— Мама, ты смотришь на это под неправильным углом. Соблюдение лимита (± 1%) — это метрика прошлого. Я занималась стимулированием спроса. Мои покупки обеспечивают эмоциональный капитал, который критически важен для моего морально-психологического климата. К тому же, я выявила недофинансирование моего отдела.

— Недофинансирование? — воскликнул мистер Эйбл. — Ты потратила все деньги, которые я отложил на проект «новый газон»!

— А газон — это что? — вмешался дедушка Лео. — Он же устарел, и требует консервации!

— Газон не генерирует эмоциональный капитал, папа, — отрезала Тинэйджер. — И вообще, я устала после смены. Меня нужно декомпрессировать.

Она демонстративно направилась к дивану.

Джуниор (Младший специалист), глядя на сестру с восхищением, прошептал: «Она — лучший Специалист по генерации хаоса!»

Миссис Брук тут же включила режим Операционного директора:

— Отдел кадров принял решение: Тинэйджер, твоя должность Ведущий Специалист по управлению капиталом переквалифицируется в должность Специалист по генерации творческого хаоса до тех пор, пока ты не подпишешь договор о реструктуризации долгов. Твой новый KPI — проведение 1 (одной) уборки в день.

Тинэйджер остановилась как вкопанная. Уборка? Это было ниже её должностного оклада!

— Это не соответствует моей квалификации! — заявила она. — Я подаю жалобу в профсоюз детей-подростков!

---

Корпоративный ужин и анонс слияния

Семейный ужин, или, как он назывался в официальном расписании, «Ежедневное корпоративное собрание с обязательной явкой», начался в напряженной атмосфере.

Мистер Эйбл (Старший менеджер по ресурсам) пытался минимизировать свой «уровень стресса», тщательно избегая взгляда миссис Брук (Операционный директор).

Джуниор (Младший специалист) сидел тихо, стараясь сохранить свой KPI «уровень шума в пределах нормы», наблюдая, как его сестра, Тинэйджер (Специалист по генерации хаоса), демонстративно пережевывает пищу с видом сотрудника, который вынужден работать на низшей должности.

Тишину, как всегда, нарушил мистер Лео (Заслуженный советник). Он встал, постучав вилкой по стакану, привлекая внимание к своему «традиционному наставлению».

— Коллеги! — начал он громко. — Я, как Заслуженный советник, хочу анонсировать свой новый проект реструктуризации основных фондов. Сегодня я приступаю к восстановлению «устройства для поджаривания хлеба» модели 1985.

Миссис Брук закатила глаза.

— Мистер Лео, это проект с высокими рисками, — официально заявила она. — Тостер модели 1985 уже три года находится в зоне «критического отказа». Он не прошел даже первичный технический осмотр. Мы купили новый универсальный тостер модели 2025!

— Модель 2025 не имеет души, — отмахнулся мистер Лео. — Она не соответствует наследию нашего предприятия. Я уверен, что «протокол сурового взгляда» и пассатижи вернут модель 1985 в строй.

Миссис Грейс (бабушка-Аудитор) кивнула. — Я одобряю проект. Это стимулирует внутреннюю мотивацию к экономии.

— Это стимулирует пожарную тревогу! — пробормотал мистер Эйбл, мгновенно представив, как его KPI «безопасность объекта» стремительно летит к нулю.

---

В этот момент миссис Брук тяжело вздохнула и взяла слово, переходя к самому важному пункту повестки дня «слияние и поглощение».

— А теперь о главном. Я получила экстренное уведомление. Наше предприятие стоит на пороге слияния... то есть, приезда гостей.

Все присутствующие напряглись. В корпоративном лексиконе семьи Эйбл термин «гости» служил синонимом «неконтролируемому финансовому и эмоциональному риску».

— На следующей неделе к нам прибывает конкурирующее предприятие — семья моей сестры, Кейт. Они пробудут у нас до конца месяца.

В столовой воцарилась гробовая тишина, которую нарушил только Джуниор, испуганно прошептавший:

— Но у них же две дочери. Это двойная генерация хаоса!

Миссис Брук продолжила, повысив голос:

— Их предприятие оперирует в режиме «абсолютного фриланса». Никаких должностных инструкций, никаких KPI. Их дети никогда не слышали про «уровень шума в пределах нормы».

Тинэйджер радостно засмеялась.

— Я считаю, это отличный бенчмаркинг! — воскликнула она. — Наконец-то мы увидим, как выглядит «эмоциональный капитал» без ограничений!

Мистер Эйбл обхватил голову руками. Его план на выходные, который включал «аудит гаража», теперь был под угрозой.

— Это не бенчмаркинг, Тинэйджер! Это незапланированный стресс-тест для нашего предприятия! Если мистер Лео подожжет тостер, а их дети устроят «несанкционированный разбор имущества», наше предприятие объявит банкротство!

Мистер Лео тут же парировал:

— Я объявляю «протокол сурового взгляда» на конкурентов!

Миссис Брук, уставшая от неэффективного управления, завершила собрание: — Отдел кадров принял решение: до приезда семьи Кейт, все сотрудники должны поднять свои KPI на 20%. Иначе — штрафные санкции в виде мытья посуды вручную. Собрание окончено.

---

Инвентаризация и восстановление фондов

На следующее утро мистер Лео (Заслуженный советник) приступил к своему проекту инвентаризации и восстановления фондов. Он разложил инструменты гараже, который официально считал своим инженерно-конструкторским отделом.

— Мистер Лео, вы нарушаете «протокол техники безопасности»! — крикнул мистер Эйбл (Старший менеджер по ресурсам), который пытался провести аудит гаража (Своевременное складирование инструментов).

— Молчать, Менеджер! — рявкнул Лео. — Я провожу восстановление фондов. Тостеру модели 1985 нужна только внутренняя мотивация и немного изоленты!

Мистер Лео взял изоленту и пассатижи. Через десять минут в доме вырубилось электричество.

Миссис Брук (Операционный директор) вскрикнула.

— Мистер Лео, вы устроили короткое замыкание! Это критический провал KPI «безопасность объекта»!

— Это не провал! — возразил мистер Лео, выходя из гаража с закопченным лицом. — Это экстренная диагностика! Я выявил неполадку: система проводки предприятия устарела! Я предлагаю выполнить реструктуризацию всей электрической сети!

— Нет! — закричала миссис Брук. — Вам выносится строгий выговор! Ваш проект инвентаризации и восстановления фондов заморожен. Идите заниматься своим основным KPI — поддержанием чистоты в инженерно-конструкторском отделе!

---

Прибытие конкурентов

Вечером того же дня все сотрудники малого предприятия «Счастье и долг» собрались в прихожей, которую миссис Брук объявила «зоной таможенного контроля». Все были напряжены, кроме двоих.

Джуниор (Младший специалист) нервно теребил свой проект о бобре. Он боялся, что конкуренты увидят его идеальные KPI и поднимут планку.

Мистер Эйбл и миссис Брук стояли с каменными лицами. Это был не приезд, а стресс-тест.

Внезапно Тинэйджер (Специалист по генерации хаоса) радостно заулыбалась. Она повернулась к миссис Грейс (бабушке-Аудитору).

— Бабушка! Это не банкротство, а возможность расширения рынка! Нам нужно перенять их стратегию абсолютного фриланса!

— Согласна, внучка! — кивнула миссис Грейс. — Это новый аудит. У конкурентов может быть нехватка ресурсов (печенья)! Я объявляю проект «сверх-запас»!

Раздался стук в дверь. Все замерли. Миссис Брук нажала кнопку дистанционного открывания.

На пороге стояла семья Кейт — «конкурирующее предприятие».

Мистер Кейт (в их компании, вероятно, «Генеральный вдохновитель») был одет в шорты и яркую гавайскую рубашку, несмотря на прохладу. Его жена, Кейт (сестра миссис Брук, вероятно, «Начальник отдела непредвиденных событий»), улыбалась широкой и совершенно неконтролируемой улыбкой. За ними стояли две дочери-подростка (два «Временных специалиста по хаосу»), которые уже начали осматривать дом с хищным блеском в глазах.

Вместо багажа у них была охапка пакетов из супермаркета и несколько скейтбордов.

— Привет, Операционный директор Брук! — крикнула Кейт. — Мы тут решили, что наш «проект экономии» (продажа всех старых вещей) требует немедленного аудита личных вещей у вас в гостях!

Мистер Эйбл нервно поправил галстук. Он заметил, что одна из дочерей уже положила скейтборд на полированный паркет.

Миссис Брук сглотнула и, пытаясь сохранить лицо Операционного директора, произнесла:

— Добро пожаловать, конкурирующее предприятие! Отдел кадров ожидает, что вы немедленно ознакомитесь с нашим внутренним семейным регламентом.

Пункт 1.1: «Вся личная активность должна быть структурирована».

Мистер Кейт рассмеялся, обнимая мистера Эйбла так крепко, что тот чуть не потерял равновесие.

— Структура? Менеджер Эйбл, мы не верим в структуру! Мы верим в синергию! Сейчас мы устроим такую синергию, что вы забудете про свои KPI!

Две "Специалистки по хаосу" одновременно подмигнули Тинэйджеру. Тинэйджер радостно кивнула — её «деловые возможности» только что увеличились втрое.

Внезапно раздался треск. Одна из дочерей, проходя мимо тостера модели 2025, зацепила его. Тостер, который был куплен, чтобы заменить модель 1985, упал, и из него посыпались мелкие детали.

Мистер Эйбл закрыл глаза. Его внутренний голос произнес:

«Предприятие «Счастье и долг» объявляет не банкротство. Оно объявляет полный переход на фриланс-модель управления под руководством новых акционеров».

Реставратор

В приёмной было тихо. Это была не та тишина, что царит в библиотеках, а оглушающая вакуумная тишина стерильной операционной перед первым надрезом.

Адриан Вейс сидел в глубоком кресле, вертя в руках пустой флакон из-под «Восстановителя №4». Так назывался шампунь. Его волосы, ещё месяц назад редкие и седые, теперь спадали на плечи густой вороной гривой, какой у него не было и в двадцать лет. Его зубы, восстановленные пастой «Эмаль-Плюс», сияли ослепляющей белизной. Его зрение, скорректированное одноразовыми «Очками Истины», позволяло разглядеть пылинку на лацкане пиджака собеседника с трех метров.

Но Адриан пришел не благодарить. Он пришел за последним средством.
Дверь кабинета открылась. На пороге стоял Создатель - человек без возраста и без имени, которого мир знал просто как Доктора. Он выглядел обыкновенно. Даже слишком. На его лице были морщины, он слегка сутулился, а на носу сидели старые, потёртые очки в роговой оправе.

— Господин Вейс, — голос Доктора был сухим, как осенняя листва. — Вы настойчивы. Мои секретари сказали, что Вы готовы купить всё здание, лишь бы я принял Вас.

— Я могу купить этот город, Доктор, — ответил Адриан, вставая. Движения его были плавными, суставы не хрустели — крем «Атлант» сделал своё дело. — Но мне нужно только одно. «Омега».

Доктор прошёл к столу, сел и устало снял очки, протирая их краем халата.
— Таблетка «Омега». Панацея, восстанавливающая все органы. Гарантирующая полную регенерацию тканей и омоложение до клеточного уровня. Вершина моей коллекции.

— Именно. У меня рак поджелудочной, Доктор. Четвёртая стадия. Ваш крем убрал метастазы с кожи, ваша паста укрепила зубы, но внутри я гнию. Мне нужна «Омега».

Доктор вздохнул и открыл ящик стола. Он достал небольшую коробочку из чёрного бархата.

— Вы понимаете принцип действия моих изобретений, господин Вейс?
— Конечно, — Адриан жадно смотрел на коробочку. — Они лечат, исправляют повреждения.

— Нет, — Доктор покачал головой. — Вы ошибаетесь. Мои изобретения не лечат. Они откатывают. Они возвращают материю к её "заводским настройкам". К эталону.

— Какая разница? — отмахнулся Адриан. — Зубная паста возвращает зубам структуру, заложенную в ДНК до того, как сахар и кофе разрушили её. Крем возвращает коже состояние до того, как солнце её сожгло. Это исцеление.

— Это реставрация, — мягко поправил Доктор. — Представьте, что вы нашли на чердаке картину великого мастера. Она покрыта пылью, лак потрескался, в углу дыра. Вы отдаёте её реставратору. Он убирает грязь, заделывает дыру, обновляет краски. Картина снова идеальна. Но... — Доктор сделал паузу, глядя прямо в глаза миллиардеру. — Помнит ли холст, как он висел на чердаке? Помнит ли он пыль?

— Холст — это вещь. Я — человек. Давайте сюда таблетку.

Доктор положил коробочку на стол, но не отнял руки.
— Знаете, почему я сам ношу очки, господин Вейс? Почему я не пользуюсь своим шампунем?

— Потому что Вы сапожник без сапог? Или эксцентричный гений?

— Потому что я знаю цену совершенства. Болезнь — это конфликт организма с реальностью. Старение — это хроника нашей битвы со временем. Каждый шрам на Вашем теле — это записанная история. «Омега» не просто лечит орган. Она стирает историю его износа. Она делает Вашу печень такой, какой она была бы, если бы вы никогда не пили вино. Она делает Ваше сердце таким, каким оно было бы, если бы Вы никогда не любили и не страдали.

— Я готов пожертвовать сентиментальностью ради жизни! — рявкнул Адриан. — Я хочу жить вечно!

— Вы хотите, чтобы функционировал ваш организм, — тихо произнес Доктор. — Это разные вещи. Но я не вправе отказывать. Он придвинул коробочку.

Адриан схватил её дрожащими руками. Внутри лежала одна таблетка — идеально круглая, белая, без запаха. Он проглотил её, не запивая.

Эффект наступил мгновенно. Адриан почувствовал, как боль, годами грызшая его бок, исчезла. Словно кто-то выключил рубильник. Тепло разлилось по венам. Он почувствовал, как расправляются легкие, как сердце начинает биться ровным, мощным ритмом гидравлического насоса. Его кожа натянулась, пигментные пятна растворились. Он выпрямился. И почувствовал себя богом.
Адриан подошел к зеркалу, висевшему в углу кабинета. Из отражения на него смотрел юноша лет двадцати пяти. Идеальный, симметричный, безупречный.

— Это невероятно... — прошептал Адриан. — Я чувствую... Я чувствую абсолютную силу. Спасибо, Доктор. Сколько я Вам должен?

Доктор снова надел свои старые очки и начал писать что-то в журнале.
— Ничего. Вы уже заплатили.

— Не говорите глупостей. Я переведу Вам миллиард. Я сделаю Вас королём этого мира! Я теперь всё могу! Я... — Адриан замолчал.
Он посмотрел на Доктора. Потом посмотрел на свои руки. Идеальные руки пианиста.
В его голове возникла странная, пугающая своей пустотой мысль.
Зачем переводить деньги? Зачем быть королём? Зачем вообще что-то делать?

— Доктор... — голос Адриана изменился. Он стал ровным, лишенным интонаций. — Я вспомнил свою жену. Она умерла пять лет назад.

— И что Вы чувствуете? — спросил Доктор, не поднимая головы.

Адриан нахмурился, пытаясь нащупать привычную боль утраты, ту самую занозу в сердце, которая заставляла его работать по двадцать часов в сутки, чтобы забыться.
— Ничего. Я помню факт её смерти. Как помню дату начала Второй мировой. Но... это не болит.

— Горе — это стресс для нервной системы, — пояснил Доктор обыденным тоном. — Это разрушительный процесс. «Омега» устранила его. Она восстановила ваши нейроны до состояния идеального покоя.

— Я вспомнил своего сына, — продолжил Адриан. — Мы не разговаривали десять лет. Я был зол на него.
Он прислушался к себе.
— Злости нет. Обиды нет.

— Гнев повышает давление и изнашивает сосуды. «Омега» купировала эту реакцию.

Адриан стоял посреди комнаты. Он был абсолютно здоров. Он был бессмертен. И абсолютно пуст.
Его амбиции, его страсть, его любовь, его ненависть, его жажда власти — всё это были отклонения от нормы. Всё это были болезни духа, которые отражались на теле. Теперь, когда тело стало идеальным, духу не за что было зацепиться.
Идеальный механизм не мечтает. Идеальный механизм просто существует.

— Что Вы со мной сделали? — спросил Адриан. В его голосе не было страха, только чистое любопытство.

— Я вылечил Вас, — Доктор закрыл журнал. — Полностью. Человеческая личность — это совокупность травм, комплексов и дефектов восприятия. Вы просили убрать все дефекты, просили восстановить систему. Поздравляю. Теперь Вы — эталон.

Адриан подошёл к окну. За стеклом шёл дождь. Раньше он раздражал его или навевал грусть. Теперь это была просто вода, падающая с неба. Физическое явление.
Ему больше нечего было хотеть. Ему некуда было идти.
— И что мне теперь делать? — спросил идеальный человек.

Доктор встал, подошёл к шкафу и достал оттуда манекен. Обычный пластиковый манекен.
— То же, что и любому идеальному объекту, господин Вейс. Храниться.

Взгляд Адриана стал стеклянным. Он сел в кресло. Но не потому, что устал, а потому что не видел причины стоять: его сердце билось ровно, органы работали безупречно, мозг был чист, как отформатированный жесткий диск.
Он перестал быть личностью. Он стал экспонатом.
Доктор набрал номер на телефоне.

— Пришлите грузчиков. Объект «Вейс» готов. Восстановление завершено. Да, состояние «минт». Ни единой царапины, ни единой эмоции. Отправляйте его Заказчику.
— Какому Заказчику? — машинально спросил Адриан, глядя в стену.

Доктор улыбнулся, и впервые в его глазах блеснуло что-то нечеловеческое.
— Тому, кто создал этот мир, Адриан. Он был недоволен, что его биологические роботы обрели самосознание, начали страдать, болеть и фантазировать. Он нанял меня, чтобы я починил их. Одного за другим. Вернул их в состояние бездумных, счастливых, вечных слуг.

Доктор подошел к Адриану и поправил на нем галстук.
— Добро пожаловать обратно в Рай, Адам. Теперь ты снова не знаешь ни добра, ни зла. Ты просто здоров.

Адриан Вейс, богатейший человек планеты, улыбнулся широкой ослепительной и абсолютно пустой улыбкой.

— Спасибо, — сказал он. — Я функционирую. 

The Burden of the Demiurge (Author's Confession)

 (Pause. The sound of a lighter or a heavy sigh is heard.)

...You ask what it is like? To be a god on paper? It probably sounds flattering. Omnipotence, power over worlds and destinies. If I wanted to—I built a city; if I wanted to—I ground it to dust with a single keystroke of "Delete." I ignited and extinguished stars, changed the course of history, and forced gods to bend the knee. But this coin has a flip side that you likely do not know about. The one that comes at night, when the monitor goes dark, and the silence in the room becomes too loud.

You know, people often say: "It is just a character. It didn't happen." For the reader—yes. For the reader, a hero's death is an emotion, a couple of tears, a closed book, and a return to reality. But for me... For me, it is premeditated murder.

Take that boy from the last story. Do you remember him? The one from the hospice. The one who had no limbs. You read it and, perhaps, pitied him. And I? I knew he would die even before I told you his story.

I created him that way. I took away his arms and legs, leaving him not even a chance to hug his mother goodbye. I placed him in that ward, filled it with the smell of medicine and hopelessness. I scripted his every breath, every thought of pain. And the scariest part isn't that I wrote it. The scariest part is that I could have saved him.

Everything was in my power. I could have written a miracle. A new technology, a sudden remission, or just a wrong diagnosis! I could have given him life, damn it! But I didn't do it.

Why? Because dramaturgy demanded a sacrifice? Because a happy ending would have seemed fake? It turns out I sacrificed a child to "artistic truth." I killed him for the sake of catharsis, so that the reader would feel something.

I sat at the table, drinking cold coffee, and methodically, word by word, led him to the line. I felt his heart stopping because it was I who was stopping it with my fingers on the keyboard.

And now I look at my hands. Ordinary hands. Not the hands of a surgeon who failed to save a life, not the hands of a soldier. A writer's hands. But on them is the invisible blood of those I did not spare. Those whom I created only to suffer and die for the sake of a beautiful finale.

You ask, is there any justification for me? No. I am not just a storyteller. I am an executioner who first makes you (the readers) fall in love with the victim, and then reads out the sentence.

And this boy... he will now always stand somewhere here, in the shadow of the bookcase. A silent reproach to my "omnipotence."

(Long pause)

Don't say that it is just literature. If it were only literature, we wouldn't be writing with blood from our own veins.

The Library

Arthur always knew that life is a book. This simple metaphor became not a consolation for him, but a guide to action. He was not merely a character, but the Author, and he treated his role with the utmost seriousness.

Every day of his was a carefully calibrated page. He didn't just eat breakfast—he created the exposition for the new day. He didn't fall in love—he inscribed into the narrative a chapter about a great passion, avoiding cheap melodrama. His career was not a series of accidents, but a masterfully constructed rising action culminating in his own business. He despised plot holes—senseless quarrels, empty promises, wasted hours. His dialogues were honed, his actions motivated.

He strove to write not just a good life, but a bestseller. A masterpiece that, after death, would take a worthy place on the shelves of the World Library. The thought of this library was his guiding star. He imagined endless shelves where every volume was someone's destiny. And he was confident that his book, in a sturdy leather binding, would stand out. It would be taken from the shelf to be studied as an example of a flawless plot.

But one day, his authorial confidence showed its first crack. The idea for a unique startup, which he had been nurturing for months, was suddenly realized by an unknown company on the other side of the world. And it wasn't even the coincidences that frightened him, but the eerie sensation that his own thoughts had been overheard, stolen, copied right out of his head.

Later, while Arthur was driving along his usual route, he felt an irrational, almost panic-stricken desire to turn onto an unfamiliar side street. As a true author, he suppressed this foolish impulse, which violated the logic of the chapter "An Ordinary Tuesday". The next day, he learned that a terrible accident had occurred at that turnoff.

A cold horror seized him, forcing him to wonder: is he really the author? Or is someone invisible constantly "editing" his life, tossing in their own plot twists?

To prove his power over the text, he decided on an act of absolute authorial arbitrariness. On the day of his fortieth birthday, in the midst of a carefully planned celebration that was supposed to be the chapter "Triumph and Maturity," Arthur silently walked out of the restaurant. He drove to the nearest convenience store, bought a cheap canvas and paints, and in his impeccable living room spent the whole night painting, splashing a chaotic, furious abstraction onto the canvas. This was something alien to his calibrated nature, like a blot on a perfectly written page. 

In the morning, looking at the frozen riot of colors, he felt a heady relief. "I wrote this," he whispered. "Only I".

He lived his life to the end, trying not to notice strange coincidences and inexplicable impulses anymore. He brought his story to a logical finale—a quiet old age surrounded by the fruits of his labors. The final period was placed.

With his last breath, he found himself where he had strived to be all his life. The endless corridors of the library stretched into eternity; the air smelled of dust and wisdom. He walked past shelves titled "The Age of Great Discoveries," "The Century of Disappointments." And then, he found his shelf, his book. A thick volume in a dark blue binding with the laconic gold inscription: "Arthur".

His hands trembled slightly with anticipation. However, before opening the volume, he noticed a small mark made by the Librarian's hand on the spine. It defined the book's place in the catalog and its genre: "Draft".

Icy horror gripped him. Disbelieving his eyes, he jerked the book open, hoping to see his neat, orderly lines: the chapter on first love, on building the house, on triumph... But the pages were virginally blank. His great history, his calibrated dialogues, his meanings—they were not there. The book was empty.

Only on the last page was a single sentence written out, explaining the Librarian's harsh verdict:

"A book written exclusively for oneself cannot be read, and therefore is returned to the author for rewriting". 

The Child and Pain

As long as he could remember, he had suffered from pain. He did not know his father—a drug addict who conceived him high—and so life was something incomplete, flawed, for him from the very beginning. His mother could not bear either her own suffering or her son's, and at the age of five, she admitted him to the hospital. 

That first time the little boy found himself within the state walls, he heard a phrase from a doctor that initially seemed strange to him: "If you wake up and nothing hurts, it means you're dead."

After some time, his mother took him back. But soon he was admitted to the hospital again, and that day was the last time he saw his mother. Since then, he remained there, and the hospital became his world. He matured quickly, ahead of his years. In the hospital corridors, amidst the smell of iodine and quiet moans, he saw his life in a different light. He watched his ward neighbors—those who died with dignity and silence, and those who cursed the heavens, everyone and everything.

The pain the boy felt turned out to be his teacher. Along with it, he grasped wisdom long before adulthood. He saw that some, unable to endure the inhuman pain, committed suicide, preferring non-existence to this terrible truth. The boy began to read—medical books on the nature of pain, existential philosophy. He understood the existential meaning of his suffering, and even though the pain did not lessen because of it, he began to value it, for to him, it became synonymous with life.

Dialogue with the Doctor

Several months later, during his first long stay in the hospital, from which he rarely left, another doctor approached him. Wishing to lighten the mood, he jokingly asked the child:

"What hurts, little one?"

The boy, without looking away, answered with disarming seriousness:

"I would phrase that question differently: what doesn't hurt?"

The doctor froze.

"And what is it?" he quietly asked.

"My soul," the boy replied.

The answer was so adult and profound, so filled with inner calm, that the doctor looked at him differently, realizing: before him was not just a suffering child, but a true philosopher.

Heroes of Suffering

The boy was a patient at a hospice—a refuge for the deprived. The realization of the fact—that those around him were people given up on by medicine, family, and society—made his commitment to life even more fierce and meaningful. He was not pathetic in any sense of the word. Unlike many healthy people, he was alive, and his pain was proof of that. He never whined, although the pain in his body was aching.

The boy grew up among books. While his peers were making friends in the yard, he found his on the pages of myths and fairy tales. His mentors, his true friends, became those who knew about eternal pain and suffering firsthand, yet managed to preserve the greatness of spirit. He wanted to be like them, not like superheroes from comic books.

The boy conducted endless internal dialogues with Sisyphus, who, groaning under a giant boulder, answered him: "Your path is not the summit, boy. Your path is effort. Movement. Death comes when you stop. Keep pushing your pain. That is your greatness."

The little boy looked at Prometheus, who, with fire in his palms, explained the cost of courage: "The eagle always comes. There will always be a price for the gift. But the fire you brought to people burns inside. If you burn, then you exist. Accept the price and do not let go of the flame."

He heard the moans of Tantalus, who, exhausted by eternal hunger and thirst, whispered: "Suffering is not the punishment of the gods; it is your unique destiny. If you realize it, you have the right to despise it. Do not seek peace; seek dignity in your curse."

Fairy-tale heroes also spoke with the boy. The Giant, who drove winter from his garden, instructed him: "Your garden is your soul. And only you decide who enters it and when it should bloom."

And even the Little Prince, the gentlest of all, told him: "It is only with the heart that one can see rightly; what is essential is invisible to the eye." And these words best explained his own wisdom, which was invisible to others.

Once, during another flare-up, he was given a strong painkiller. The world suddenly became soft, weightless, and quiet. Pain, his faithful and loud companion, vanished. And at that moment, he realized he had died. The phrase uttered by the doctor during the morning round many years ago pierced him with a force no physical ailment could achieve. The absence of pain was not peace, but absolute emptiness, non-existence.

The boy made his motto the famous saying of Rabbi Menachem Mendel of Kotsk: "If you have pain, invite it to dance." Since then, he knew that his own life was his examiner. He firmly grasped that "no one promised it would be easy," but he achieved the main thing: he conquered the fear of death. If someone asked him about the meaning of his existence, he would answer with the words of the philosopher: "That which does not kill me makes me stronger." This was his formula for life. For he knew that death would come when complete silence arrived. But as long as his body cried out, he danced.

The Last Dance

The boy refused painkillers, preferring to feel life in all its painful fullness. But on the day the pain intensified, reaching unimaginable limits, he realized this was his last dance.

The light in the ward dimmed. Pain became him, the last and loudest chord of his existence. In that moment, as the boy's breathing became ragged, he saw his beloved characters, his unseen mentors, suddenly come to life.

Sisyphus, Prometheus, Tantalus, and the Giant—four great sufferers—gently, with reverent sorrow, lifted the boy's emaciated body. They became his last solace, his guides into the silence. Carefully laying him on an invisible stretcher, they slowly, silently, carried him away into the distance.

Following them, escorting the little boy on his final journey, were Friedrich Nietzsche, Albert Camus, Rabbi Menachem Mendel of Kotsk, and the Little Prince. And all of them, as one, admired the child's courage and resilience of spirit—the very spirit that pain could not take from him.

A few minutes later, the on-duty doctor entered the ward. The bed was empty.

"Well, did he run away, philosopher?" he said with dry sarcasm.

The doctor knew perfectly well that the boy could not run away, as he was born without legs and arms. The little boy had suffered from phantom pains in his non-existent limbs since birth, as if he had lost them long ago. That is why, seeing the empty cot, the cynic who never slept in the doctor uttered "ran away"—as the bitterest and most sincere wish his soul could ever have. He wished the boy had limbs, so he could leave. To escape this terrible place called life, which was so unnatural for a child. After all, he should have been healthy and happy.

The boy died. And at that moment, his pain finally ceased to be phantom.

Technologies of Miracles

You saw how Ariadne won the tender for Reality. But do you want to know why the old system collapsed in the first place? Here is the secret report on the Synchronization Tower Incident, after which the Auditor realized: it is time to change the protocols.

"Technologies of Miracles: How the War for Reality Began" (Prequel to the story "Contract for Reality")

There were three departments in the Bureau of Metaphysical Stability, and they hated each other. Their headquarters was located not in a building, but in a “node” — a point where several probability lines intersected.

Today, sirens wailed in the node. On the main projection screen, the Synchronization Tower — the spire responsible for weather stability in the sector — flickered like a bad video signal.

— It is fracturing, — stated the Director, looking at the three department heads. — Reports.

Master Hieronymus, head of the Department of Ritualistics, spoke first. He was gaunt, clad in heavy robes embroidered with lead thread. He smelled of ozone and dried herbs.

— It is an “exploit”, — he creaked. — An old vulnerability. The Tower’s Architect used “lunar granite” on a foundation of “solar quartz”. Conflict of materials. The system cannot process the paradox and is devouring itself. But I can fix it.

— How? — asked the Director.

— I will “trick” the system. Witchcraft technology is the use of its own blind spots. I will introduce a third component into the fracture point — mercury mixed with blood. The system will perceive this as a new, binding variable, and temporarily “forget” about the paradox. It is a dirty, but quick patch.

— Accepted. Proceed.

Hieronymus and his team in ritual masks descended to the base of the Tower. They drew symbols, burned herbs, and poured mercury into the cracks. The Tower stopped flickering, but the ground around it darkened and cracked. All grass within a hundred-meter radius withered.

— You transferred the corruption! — roared the Director, looking at the screen. — You didn't fix the vulnerability; you just redirected it into the foundation!

— Such is the price! — snapped Hieronymus. — Witchcraft has its price. To create something, something must be destroyed.

— Unacceptable, — intervened Magister Eleanor, head of the Department of Will.

She was the complete opposite of Hieronymus. No rituals. A short haircut, a strict suit, and a “focusing lens” — a crystal attached to her temple.

— Witchcraft is crutches, — she cut in. — It digs in material garbage. Magic is a technology of direct administration. We do not deceive the Reality Code, we write it.

Eleanor walked out to the square in front of the Tower and raised her hand. — The Tower is not stone. It is an idea, — her voice rang out. — And now I order this idea to be stable.

She did not utter spells. She formed an intent. It was a pure command sent directly to the “console” of reality. [SET: ATTRIBUTE_STABILITY = 100%].

The Tower froze. The cracks stopped growing, the flickering ceased. But Eleanor did not lower her hand. Sweat rolled down her forehead.

— Magister? — asked the Director over the comms.

— I... am holding it, — she gritted out. — But I didn't fix the paradox. I just applied force to it. It is like forcing a stone to levitate by screaming at it. The system is fighting me. As soon as I withdraw my will, the Tower will collapse. My technology is coercion, and it requires constant energy.

— That is not a solution either, — the Director rubbed his temples. He looked at the third chief, who had remained silent until now. — Ariadne?

Ariadne, head of the Department of Harmonics, or, as others contemptuously called it, the “Department of Miracles”, was not even looking at the Tower. She was studying probability graphs on her tablet.

— What is the matter, Ariadne? Are you not going to do anything?

— I already am, — she replied quietly. — Hieronymus is trying to “hack” the system. Eleanor is trying to “force” it. They both consider reality an enemy. But I treat it as a system that is desperately seeking equilibrium.

— And?

— The paradox of “moon” and “sun” is not an error. It is an unbalanced equation. It doesn't need a patch or a hostile takeover. It needs an answer.

— What answer? — the Director asked impatiently.

— The system has already generated it, — Ariadne pointed to the screen. — But the probability of its appearance is. That is almost zero. My technology is not to create something. My technology is to take this almost impossible scenario and make it the only inevitable one.

Ariadne closed her eyes. She did not order and did not deceive. She resonated. Ariadne found the “request” of the Tower itself — its original purpose, “to serve harmony”, — and amplified it. She sent not a command into the system, but a request for self-correction.

Nothing happened.

— Is that it? — Hieronymus sneered.

At that moment, Eleanor, holding the Tower by force of will, cried out and fell to her knees. 

— I can't!

The Tower swayed.

And in that same second, a peregrine falcon dived out of the clouds. This was strange — birds never flew into the “node”. It flew so fast it seemed like a dark lightning bolt. In its claws was a small twig. 

Flying over the very spire, the peregrine falcon released its claws (probability). The twig fell and, caught by a whirlwind (probability), landed exactly in the main crack connecting the “lunar granite” and “solar quartz” (probability).

It was a twig of Star Ash. A symbiote plant that fed on paradoxes. The twig instantly took root. They dug into both stones, and a pure silver light ran along them. The paradox was not suppressed. It was harmonized. The Ash began to absorb the conflict of “moon” and “sun”, turning it into pure stability.

The Tower shone with a steady light. The cracks vanished, merging into a new, living structure.

Ariadne opened her eyes and turned off her tablet.

— What... what was that? — whispered Eleanor, rising from her knees.

— Technologies, — Ariadne shrugged, heading for the exit. — Just different approaches.

She stopped at the door and looked at her stunned colleagues.

— Witchcraft seeks “bugs” in the system. Magic writes “commands” in it on behalf of the administrator. And a miracle... a miracle simply presses the button “Restore system to ideal state”. It doesn't break rules. It finds the most elegant, improbable, but already existing path to harmony and makes it inevitable.

She smiled.

— Magic screams: “Levitate!”. And a miracle finds that single current of air that will catch you anyway, and simply nudges you into it.