Энтрополь

Глава 1. Утро преступника

Будильник прохрипел в семь утра. Звук был мерзким, дребезжащим — пружина внутри давно ослабла, и корпус треснул при падении три года назад. Идеальный, дорогой будильник.

Марк с трудом открыл глаза и первым делом с наслаждением вдохнул затхлый воздух комнаты. Окно было плотно закрыто уже месяц, чтобы не дай бог не впустить внутрь свежий ветер, который мог бы выдуть драгоценную пыль. Солнечный луч с трудом пробивался сквозь стекло, покрытое жирным, маслянистым налётом. На подоконнике лежали сухие мухи — признак стабильности и уюта.

Марк сел на кровати, спустил ноги на пол и поморщился. Паркет под ногами скрипнул.

— Слишком тихо, — прошептал он.

Он встал, подошёл к расшатанному шкафу и с тревогой осмотрел половицу. Вчера он случайно пролил сюда клей, когда пытался расшатать ножку стула, и теперь кусок паркета предательски блестел. Он был гладким. Отвратительно, вызывающе, мерзко гладким.

Сердце Марка замерло. Если сегодня зайдёт инспектор Жилнадзора и увидит этот блеск… Штраф за «самовольное облагораживание» сожрёт половину зарплаты. А если решат, что это сделано намеренно — могут и впаять исправительные работы на городской свалке, заставляя сортировать мусор по цветам, что считалось унижением хуже смерти.

Марк метнулся на кухню. Нужно было действовать быстро. Он открыл мусорное ведро — слава богу, оно было полным — зачерпнул горсть кофейной гущи, смешанной с пеплом, вернулся в спальню и начал яростно втирать грязь в чистое пятно на полу.

— Ну же, — шипел он, размазывая жирную субстанцию. — Засыхай, покройся коркой. Будь нормальным.

Пятно сопротивлялось, сияя стерильной белизной сквозь грязь. Марк вспотел. Ему казалось, что сама его квартира смотрит на него с осуждением, как на вандала, посмевшего навести порядок в храме хаоса.

В дверь позвонили. Звонок был коротким и требовательным. Марк замер, испачканные руки повисли в воздухе.

— Только не управдом, — взмолился он. — Только не сейчас. Я ведь даже не успел порвать носок перед выходом...

Марк вытер ладони о штаны, оставляя на ткани спасительные жирные разводы, и поплёлся к двери. Замок повернулся мягко, бесшумно. Марк мысленно проклял механизм: надо было насыпать туда песка ещё неделю назад.

На пороге стоял инспектор ЖилУпадка господин Гнильс. Выглядел он безупречно. Его пиджак лоснился от застарелой грязи, на лацкане красовалось великолепное, сложносочинённое пятно от кетчупа, формой напоминающее карту материка, а от ботинок исходил тяжёлый, респектабельный запах помойки.

— Гнилого утра, гражданин, — проскрипел Гнильс, не протягивая руки. Он бесцеремонно шагнул внутрь, шаркая подошвами по паркету, чтобы не дай бог не стереть с ботинок уличную копоть.

— И Вам… разложения, — пробормотал Марк, отступая. — Чем обязан?

— Проверка готовности, — буркнул инспектор, доставая из кармана мятый, засаленный блокнот. — На носу День Великой Руины. Город должен встретить праздник в полном упадке. А у Вас…

Гнильс прищурился и провёл пальцем по дверному косяку. Палец остался чистым. Инспектор брезгливо отряхнул его, словно испачкался в чём-то стерильном.

— Косяк не шатается, — констатировал он ледяным тоном. — Петли смазаны?

— Что Вы! — испуганно воскликнул Марк. — Никакой смазки! Просто влажность… ржавчина ещё не схватилась…

— Не оправдывайтесь. Я слышал, как Вы открывали. Ни единого скрипа. Это звучит как музыка для моих ушей, но как приговор для Вашего социального рейтинга. Инспектор черкнул что-то в блокноте огрызком карандаша.

— Идём дальше.

Гнильс прошел в комнату. Марк с ужасом следил за его взглядом. Инспектор не смотрел на замазанное пятно на полу — его внимание привлекло окно.

— Это что? — Гнильс ткнул карандашом в сторону стекла.

— Окно…

— Я вижу, что окно. Почему оно целое?

— Там есть трещина! — Марк бросился к стеклу, тыча пальцем в крошечную царапину в углу.

— Вот, смотрите, в прошлый вторник камень попал…

— Это не трещина, это позор! — рявкнул инспектор. — Сквозь него свет проходит почти без преломления! Где паутина? Где слой копоти? Где, в конце концов, фанера вместо одного из стёкол? Вы в центре Энтрополя живёте или в дикой глуши?

Гнильс подошёл к окну вплотную и с отвращением постучал по раме. Рама отозвалась глухим, плотным звуком.

— Дерево не гнилое, — вынес вердикт инспектор. — Краска не шелушится. Вы что, гражданин, издеваетесь? Весь дом готовится. Соседи сверху вчера специально затопили ванную, чтобы у нижних появились великолепные жёлтые разводы на потолке. Люди стараются, создают аварийную ситуацию. А Вы? У Вас тут… — он понизил голос до шёпота, — …уютно.

Марк почувствовал, как холодеет спина. Это было самое страшное обвинение.

— Я исправлюсь, — прошептал он. — Сегодня же разобью форточку. Принесу плесень из подвала…

Инспектор захлопнул блокнот. Облако пыли вырвалось из-под обложки.

— Срок — два дня. До праздника. Если комиссия увидит этот блеск, эту… целостность, — он сплюнул на пол (Марк мысленно поблагодарил его за этот жест), — пеняйте на себя. Мы не потерпим латентных созидателей в нашем обществе.

Гнильс шагнул к выходу, но у порога обернулся. Его лицо, исчерченное благородными шрамами, было суровым.

— Знаете, куда отправляют таких, как Вы? В Стерильную Зону. Там белые стены, гражданин. Там моют полы дважды в день. С хлоркой. И там… — инспектор сделал театральную паузу, — …запрещено мусорить.

У Марка пересохло в горле. Ноги у него подогнулись.

— Я всё понял, господин инспектор. Клянусь Великой Свалкой, к празднику здесь будет настоящая дыра.

Гнильс хмыкнул и вышел, с силой хлопнув дверью. Штукатурка над косяком не осыпалась. Дверь закрылась плотно, без малейшего зазора. Марк прислонился к стене и закрыл глаза. Это был провал.

---

Глава 2. Запретный плод

Как только за инспектором закрылась дверь, Марк схватил молоток. Он был настроен решительно. Если общество требует руин — оно их получит.

Он подошёл к идеально ровной стене в коридоре. Задача была простой: сбить кусок штукатурки, обнажив кирпичную кладку. Это считалось шиком, «дизайнерским ходом» в стиле Раннего Упадка. Марк замахнулся. Рука дрожала. Он представил, как боёк молотка врезается в гладкую поверхность, как летит пыль, как нарушается эта божественная симметрия…

Рука опустилась сама собой. Он не смог. Это было всё равно что ударить ребёнка.

— Тряпка, — прошипел он своему отражению в зеркале (которое он, к своему стыду, протирал каждое утро носовым платком). — Ты просто больной маньяк.

Внутри начало нарастать знакомое мучительное чувство. Зуд в пальцах. Ему нужно было срочно что-то упорядочить. Хотя бы расставить книги по росту. Или выровнять коврик. Но нельзя. Дома опасно — Гнильс мог вернуться или подсмотреть в замочную скважину. Нужна была «доза». Настоящая.

Марк натянул капюшон старой куртки, которую специально извалял в пылесосе перед выходом, и выскользнул на улицу.

---

Район «Ржавые Трубы» пользовался дурной славой. Здесь, в лабиринте покосившихся гаражей и зловонных помоек, собирались самые отчаянные элементы общества. Здесь можно было купить всё, что запрещено законом о Защите Хаоса.

Марк шёл быстро, озираясь по сторонам. Под ногами хлюпала жижа — гордость муниципалитета, искусственное болото, которое поддерживали даже в засуху. В тени за мусорным контейнером стоял человек в длинном плаще, покрытом плесенью.

Марк подошёл, стараясь не смотреть ему в глаза.

— Товар при тебе? — тихо спросил он.

Дилер окинул его оценивающим взглядом, сплюнул под ноги густую слюну и кивнул.

— Смотря что ищешь, приятель. Есть «Крот» для прочистки труб. Жёсткая вещь, разъедает любой засор за секунды. Трубы будут чистыми, как слеза младенца. Но это дорого. Статья тяжёлая.

— Нет, мне попроще, — шёпотом ответил Марк. — Твёрдое. Брусковое. 72 процента.

Глаза дилера сузились.

— Хозяйственное? — он присвистнул. — Рисковый ты парень. Запах этого мыла собаки сразу вычислят. Оно же воняет… — дилер понизил голос, — …свежестью.

— Я заплачу двойную цену.

Дилер огляделся и распахнул полу плаща. Во внутреннем кармане рядом с запрещёнными мотками изоленты и набором отвёрток лежал завёрнутый в промасленную бумагу брусок. Коричневый, грубый, с тиснёными цифрами.

Марк дрожащими руками протянул скомканные купюры. Дилер сунул ему свёрток.

— Спрячь глубже. И смотри, не подсядь. Я знал одного парня, он начал с мыла, а закончил глажкой штор. Сейчас сидит в «Белой Комнате», воет от тоски по пятнам.

---

Вернувшись домой, Марк запер дверь на все засовы. Зашторил окна, чтобы ни один луч солнца не выдал его тайну. Затем подошёл к старому платяному шкафу в спальне, отодвинул заднюю стенку. За ней скрывалась крошечная ниша — бывшая кладовка.

Это был его храм. Здесь, на площади в два квадратных метра, царил идеальный, преступный порядок.

Пол был выложен кафелем, который Марк украл со стройки (там его собирались разбить в крошку для садовых дорожек). Стены были выкрашены в белый цвет. В углу стояла швабра — новенькая, с пушистой насадкой, ни разу не касавшаяся грязи.

Марк развернул бумагу. Запах хозяйственного мыла ударил в нос. Для кого-то это была вонь, но для Марка это был аромат рая. Запах щёлочи, чистоты, уничтоженных бактерий.

Он набрал в ведро воды (пришлось пропустить ржавую жижу, пока не пошла относительно прозрачная), намылил тряпку и опустился на колени и начал мыть пол.

Движения были ритмичными, медитативными. Тряпка скользила по кафелю, собирая несуществующие пылинки. Марк закрыл глаза, наслаждаясь звуком мокрой ткани.

— Чисто… — шептал он, чувствуя, как отступает тревога. — Как же чисто…

Он знал, что это неправильно. Он знал, что предаёт заветы предков, которые веками копили мусор, чтобы создать этот великий город. Но он ничего не мог с собой поделать. В мире хаоса порядок был его единственным наркотиком.

Вдруг сверху, с потолка, посыпалась штукатурка. Марк замер. Звук был странным. Это не было обычным осыпанием ветхого дома. То был глухой гул, идущий откуда-то из глубины стен. Трубы задрожали.

Где-то внизу, в подвале, начиналась катастрофа, о которой мечтал весь дом. Но Марк, прижав к груди кусок мыла, почувствовал не радость, а холодный ужас.

---

Глава 3. Живительная влага

Гул нарастал. Это было похоже на урчание гигантского желудка, который вот-вот не выдержит переедания. Стены мелко вибрировали, и с потолка тайника Марка посыпалась такая драгоценная для всех остальных, но ненавистная ему побелка, пачкая идеально вымытый пол.

Марк судорожно спрятал мыло в тайник за плинтусом, задвинул фальшивую стенку шкафа и выскочил в коридор.

Подъезд уже наполнился тяжёлым сырым с отчётливым запахом канализации и ржавчины паром. Для жителей дома этот запах был слаще французских духов. Двери квартир распахивались одна за другой.

На лестничную площадку выкатилась соседка снизу мадам Гнилоуст. Она была в восторге. Её халат был распахнут, на бигуди намотаны грязные тряпки для лучшей фиксации причёски.

— Вы слышите, Марк? — прокричала она, перекрывая шум воды. — Слышите этот божественный звук? Кажется, прорвало магистраль! Наконец-то!

Она подставила лицо под струю ржавой воды, бьющую из стыка труб под потолком.

— О-о-о, какая жирная! Какая густая! Мои обои наконец-то отклеятся! Я молилась об этом три года!

Марк не разделял её радости. Его взгляд метался по стенам. То, что для мадам Гнилоуст было благословением, для него выглядело как смертный приговор. Он видел трещину, которая змеилась по несущей стене. С каждой секундой она расширялась, пульсируя в такт ударам воды в трубах.

— Это не просто прорыв, — пробормотал он. — Это гидроудар. Давление слишком высокое.

Он бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через лужи.

— Куда вы, милок? — крикнула ему вслед соседка. — Несите вёдра, будем поливать подъезд! Жилнадзор выпишет нам премию за сырость!

В холле первого этажа уже собралась толпа. Люди смеялись, шлёпали по воде сандалиями, поздравляли друг друга. Дети пускали кораблики из мусора в мутном потоке, который стремительно заливал пол.

— Фундамент, — прошептал Марк. — Вода идёт под фундамент.

Марк знал устройство этого дома: тайком он изучал чертежи в библиотеке в секции «Запрещённая литература: Сопромат и инженерия». Если сейчас не перекрыть вентиль в подвале, вода размоет грунт за пару часов. Дом, который и так держался на честном слове и вековой грязи, просто сложится, как карточный домик.

Марк протиснулся сквозь ликующую толпу к двери подвала. Она была заварена — давняя традиция, чтобы никто не смел чинить коммуникации.

— Эй, парень! — окликнул его управдом, тот самый господин Гнильс, который стоял по щиколотку в воде и с гордостью записывал что-то в мокрый блокнот.

— Не мешай процессу! Смотри, как великолепно топит. К празднику у нас будет собственный бассейн с плесенью.

— Дом рухнет! — крикнул Марк, забыв об осторожности. — Это напорная труба. Она подмывает сваи. Мы все погибнем!

Толпа затихла. Гнильс медленно повернул голову. Его глаза сузились.

— Рухнет? — переспросил он. — Ты хочешь сказать, что дом достигнет абсолютной энтропии? Перейдёт в состояние чистого хаоса?

— Да! — в отчаянии крикнул Марк. — Но мы будем внутри! Мёртвые!

Гнильс расплылся в блаженной улыбке.

— Какая честь… Умереть под обломками истории. Это высшая степень гражданского долга. Спасибо, что сказал, парень. Я внесу это в отчёт: «Дом № 8 проявил инициативу и решил самоликвидироваться во славу Разрушения».

Толпа одобрительно загудела. Кто-то захлопал в ладоши.

— Слава руинам! — крикнул отец семейства с третьего этажа, поднимая над головой ребёнка. — Мы станем частью мусора!

Марк смотрел на них с ужасом. Они не понимали. Они действительно были готовы умереть ради красивой картинки разрушения. Фанатики. Безумцы.

Вода прибывала. Треск стен стал громче, теперь он напоминал пушечные выстрелы. С потолка упал кусок бетона, едва не прибив мадам Гнилоуст, но та лишь радостно взвизгнула, расценив это как спецэффект.

Марк понял: у него нет выбора. Слова здесь бессильны. Нужен инструмент. Его рука скользнула во внутренний карман куртки. Там лежал разводной ключ, украденный у того же дилера, что продал ему мыло. Тяжёлый, холодный, хромированный инструмент — орудие преступления.

Он должен спуститься в подвал. Должен совершить святотатство. Должен починить этот чёртов мир, даже если мир этого не хочет.

---

Глава 4. Акт созидания

Марк с размаху ударил тяжёлым разводным ключом по замку подвальной двери. Металл звякнул, ржавая дужка отлетела в сторону.

Толпа радостно взревела.

— Давай! — орал кто-то из темноты. — Ломай её! Снеси эту дверь с петель! Пусть хаос проникнет везде!

Они думали, что он один из них. Что он хочет ускорить процесс разрушения. Марк не стал их разубеждать. Он пнул дверь ногой и нырнул в чёрную, пахнущую плесенью утробу подвала.

Вода здесь доходила уже до пояса. Она была ледяной и густой от грязи. Марк пробирался наощупь, спотыкаясь о куски арматуры и сгнившие ящики. Шум прорыва здесь был оглушительным — труба не просто текла, она ревела, извергая мощный поток, который с каждой секундой подмывал кирпичную кладку фундамента.

Марк включил маленький фонарик (ещё один контрабандный товар, ведь настоящий гражданин должен любить потёмки). Луч света выхватил из темноты монстра — магистральную трубу. В ней зияла огромная рваная дыра, края которой были выгнуты наружу.

— Не заварить, — прошептал Марк, оценивая повреждения взглядом профессионала, которого в нём никто не подозревал. — Только перекрыть.

Он добрался до главного вентиля. Огромное колесо, покрытое вековыми наростами окиси и кальция, выглядело как ископаемое чудовище. Его никто не трогал с момента постройки дома. В ежегодных отчётах ЖилУпадка утверждалось, что вентиль прирос намертво, став частью природного ландшафта.

Марк накинул зев разводного ключа на гайку штока. Металл лязгнул. Марк навалился всем весом. Ничего. Вентиль не поддавался. Он сросся с трубой в едином экстазе коррозии.

Сверху донёсся глухой удар — дом осел ещё на сантиметр. На потолке подвала появились трещины, с него посыпалась бетонная крошка. Времени не оставалось.

— Ну же, сволочь, — прорычал Марк сквозь зубы. — Работай! Ты же механизм! Ты создан, чтобы работать, а не гнить!

Он упёрся ногами в скользкий пол, перехватил ключ поудобнее и рванул изо всех сил. Мышцы заныли, в глазах потемнело. Он ненавидел этот хаос, ненавидел эту воду, эту грязь, эту философию смерти. Всю свою жизнь он мечтал что-то исправить. И сейчас вся его ненависть к энтропии сконцентрировалась в этом рывке.

Кррр-хрясь!

Звук был сухим и резким, как выстрел. Слой ржавчины лопнул. Колесо вентиля провернулось на пол-оборота. Марк едва не упал в воду, но удержался. Он начал крутить вентиль, сдирая кожу на ладонях. Оборот. Ещё один. Ещё оборот.

Рёв воды начал стихать. Струя ослабла, превратилась в жалкий ручеёк, а затем и вовсе иссякла, роняя редкие, тяжёлые капли.

В подвале наступила абсолютная, звенящая тишина. Было слышно лишь тяжёлое дыхание Марка и плеск воды, успокаивающейся у его ног.

Марк выпрямился. Он справился. Остановил катастрофу. Он спас их жизни. «Теперь мне конец», — отчётливо понял он.

Марк медленно побрёл к выходу. Подниматься по лестнице было тяжело, ноги налились свинцом. Он вышел в холл первого этажа. Там тоже стояла тишина. Мёртвая. Вода уходила в щели пола, оставляя на паркете грязные лужи. Но новой воды не было.

Двадцать пар глаз смотрели на Марка. В них не было благодарности – лишь ужас и отвращение. Люди смотрели на него так, словно он только что расчленил щенка на детском утреннике.

Господин Гнильс стоял в центре, его блокнот выпал из рук и плавал в жиже. Рот инспектора был открыт. Он медленно поднял дрожащий палец и указал на разводной ключ, который Марк всё ещё сжимал в руке. Блестящий хромированный ключ, с которого стекали капли чистой воды.

— Ты… — прошептал Гнильс голосом, полным суеверного страха. — Ты что наделал, маньяк?

— Починил, — тихо ответил Марк.

Толпа ахнула и отшатнулась. Женщина зажала ребёнку уши. Было произнесено ужасное запрещённое слово.

— Он остановил процесс! — взвизгнула мадам Гнилоуст. — Он убил нашу аварию! Мы могли погибнуть героями, а теперь… теперь мы будем жить в сухом доме?!

— Взять его! — рявкнул Гнильс, обретая дар речи. — Взять вандала! За порчу общественного достояния! За применение инструментов! За созидание в особо крупных размерах!

Толпа опомнилась и двинулась на Марка.

---

Глава 5. Приговор

Арест Марка был коротким и жестоким. Его не били — конвоиры брезговали марать о него руки. Вместо этого, его скрутили грязными, липкими лентами скотча, который бойцы «Группы Быстрого Загрязнения» носили вместо наручников.

Блестящий стерильный разводной ключ упаковали в герметичный пакет как биологически опасное оружие. Гнильс лично нёс его на вытянутых руках, с ужасом и благоговением.

Суд состоялся в тот же вечер. В Энтрополе не любили бюрократию — она слишком упорядочивает жизнь. Правосудие здесь вершилось на развалинах – быстро и хаотично.

Зал суда располагался в бывшем театре, у которого давно рухнула крыша. Судья Хламс восседал на горе строительного мусора, заменявшей судейскую кафедру. На нём была мантия, сшитая из мешков для трупов, щедро забрызганная мазутом.

За спиной судьи возвышалась уцелевшая стена сценического задника. Когда-то она была белой, но теперь превратилась в гигантскую грифельную доску, покрытую слоями копоти. На ней, выведенные пальцем по жирной саже, горели десять строк — Скрижали Хаоса. Марк знал их с детства, но сейчас они выглядели особенно зловеще:

1. Не сотвори себе Порядка.
2. Не почини.
3. Не убирай.
4. Чти Ржавчину свою и Плесень свою.
5. Не возжелай вещи целой.
6. Пачкай ближнего своего, как самого себя.
7. Не выпрямляй кривого.
8. Пусть левая рука не знает, что ломает правая.
9. Блаженны дырявые, ибо они сквозят.
10. Помни день Разрушения, чтобы праздновать его.

Марк отвел взгляд от стены. Каждая буква там кричала о его вине.

— Подсудимый, — прокаркал Хламс, ударив ржавым молотком по консервной банке. — Встать! Или лечь! Или упасть! Делайте что хотите, только не стойте ровно! Ваша осанка оскорбляет суд!

Марк, замотанный в скотч, попытался ссутулиться, но плечи предательски распрямлялись.

Прокурор, низенький человечек с лицом, похожим на печёное яблоко, вышел вперёд. Он театрально развернул свиток туалетной бумаги, исписанный обвинениями.

— Ваша Гнилость, — начал он. — Перед нами не человек. Перед нами чудовище. Маньяк. Инженер!

По залу, заполненному зрителями, пронёсся стон ужаса. Слово «инженер» здесь было ругательным, хуже, чем «педофил» в старом мире.

Прокурор ткнул грязным пальцем в стену над головой судьи, где сквозь слои копоти проступали священные строки.

— Вторая заповедь гласит: «Не почини»! — взвизгнул обвинитель. — А этот нечестивец применил гаечный ключ! Он нарушил Первую заповедь — «Не сотвори Порядка»! Он плюнул в лицо нашей вере!

— Этот субъект, — прокурор резко перевел палец на Марка, — обвиняется по трём статьям Уголовного Уложения Хаоса. Первое: Умышленная починка магистрального трубопровода с целью предотвращения естественного разрушения. Второе: Незаконное владение инструментом класса «А» (разводной ключ). И третье… — прокурор сделал паузу, наслаждаясь моментом. — При обыске в его квартире, в тайнике за шкафом, было найдено… ЭТО.

Помощник прокурора в защитных перчатках вынес на подносе вещественное доказательство: кусок хозяйственного мыла.

Зал взревел. Кто-то упал в обморок. Мадам Гнилоуст, сидевшая в первом ряду, закрыла лицо руками.

— Он мылся! — визжала она. — Я чувствовала! От него не пахло помойкой, от него пахло… лавандой! Извращенец!

Судья Хламс с отвращением посмотрел на мыло, затем на Марка.

— Вам есть что сказать в своё оправдание? Может быть, Вы были пьяны? Может, Вы не контролировали себя? Может, Вы хотели сломать трубу, но рука соскользнула, и Вы случайно её затянули?

Марк обвёл взглядом зал. Он видел искажённые злобой лица, гнилые зубы, рваные одежды. Он видел мир, который добровольно гнил заживо.

— Нет, — громко сказал Марк. — Я сделал это специально. И дважды помыл пол. С хлоркой.

Тишина стала звенящей. Судья Хламс побледнел под слоем сажи. Такого чистосердечного признания в этих стенах ещё не слышали.

— Вы не просто преступник, — прошептал судья. — Вы — еретик. Вы отвергаете саму суть жизни — стремление к распаду. Смертная казнь через закапывание в мусор для Вас слишком мягкое наказание. Вы можете получить от этого удовольствие.

Хламс встал. Мантия зашуршала.

— Именем Священной Энтропии, я приговариваю вас к высшей мере социальной изоляции: ссылку в «Белую Комнату». Пожизненно.

Толпа ахнула. Даже прокурор вздрогнул. «Белая Комната» была легендой, страшилкой, которой пугали детей. Говорили, что там нет ни пылинки. Говорили, что там… симметрично.

— Уведите его! — рявкнул судья. — И сожгите его одежду! Она слишком целая!

Конвоиры подхватили Марка под руки. Его тащили к выходу, а вслед ему неслись проклятия и комья грязи. Но Марк улыбался.

«Белая Комната», — думал он, пока его толкали в кузов автозака с закрашенными чёрной краской окнами. — «Они думают, что наказывают меня. Глупцы. Они отправляют меня домой».

---

Глава 6. Идеальный ад

Тюрьма особого режима «Стерильность-1» находилась на окраине города, в здании, которое когда-то было больницей. Это было единственное здание в Энтрополе, которое не выглядело как руины.

Оно было пугающе, неестественно прямоугольным.

Надзиратели в защитных костюмах (чтобы не заразиться чистотой) втолкнули Марка в шлюз дезинфекции. Его насильно помыли под мощными струями горячей воды с шампунем. С него смыли благородную городскую копоть, слой жира и пыль веков.

Марк стоял под душем и плакал. Но это были слёзы счастья. Он чувствовал, как дышит кожа. Затем ему выдали белую выглаженную хрустящую от крахмала униформу. Без единой дырочки. Он надел её, ощущая ткань кожей как нежнейшее прикосновение.

— В камеру, отброс! — крикнул голос из динамика.

Дверь с тихим шипением отъехала в сторону. Марк шагнул внутрь.

Это было великолепно. Комната была кубом 4 на 4 метра. Стены были ослепительно белыми, покрытыми гладким пластиком. Пол блестел так, что в него можно было смотреться как в зеркало. Кровать была заправлена идеально ровно, уголок к уголку. Стол, стул и ничего лишнего. Никакого мусора, никаких трещин. Абсолютная геометрическая гармония.

Дверь закрылась за его спиной. Марк подошёл к стене и прижался к ней щекой. Она была прохладной и гладкой.

— Господи, — прошептал он. — Спасибо. Я в раю.

Он начал ходить по комнате, меряя её шагами. Четыре шага туда. Поворот на 90 градусов. Четыре шага обратно. Идеально. Он сел на стул. Стул не шатался. Он был крепким, надёжным. Марк провёл пальцем по столешнице. Ни пылинки.

Час прошел в экстазе. Марк наслаждался порядком. Он пересчитывал плитки на полу. Он любовался ровным светом бестеневой лампы. Здесь не нужно было прятаться. Не нужно было пачкать манжеты шпротами. Можно было быть собой.

— Я останусь здесь навсегда, — сказал он вслух, наслаждаясь тем, как акустика комнаты чисто отражает его голос без дребезжания. — Пусть мир снаружи сгниёт. А я буду здесь, в вечной чистоте.

И в этот момент сверху раздался странный звук.

Крррр-так!

Марк поднял голову. 

На идеально белом, безупречном потолке появилась тонкая чёрная линия. Трещина.

— Нет, — прошептал Марк, вскакивая. — Нет, нет, нет. Только не здесь.

Трещина поползла дальше, расширяясь, как живая змея. От неё начали отходить мелкие ответвления, нарушая святую геометрию квадрата. Посыпалась штукатурка. Белая пыль упала на идеально чистый пол, создавая хаотичную горку мусора.

— Не сметь! — заорал Марк, бросаясь к стене, пытаясь закрыть трещину руками. — Остановись! Это стерильная зона! Здесь нельзя ломаться!

Но здание тюрьмы было частью Энтрополя. Его строили те же люди, что и весь остальной город. Его фундамент заливали в грязь. Его несущие балки были украдены ещё на этапе котлована. Даже «идеальный Ад» в этом мире был халтурой. Система, построенная на культе разрушения, не могла создать ничего вечного — даже тюрьму.

Стены дрогнули. Пластиковые панели лопнули, обнажая гнилой, крошащийся кирпич. Бестеневая лампа замигала и с треском вывалилась из гнезда, повиснув на оголённых проводах.

— Пожалуйста! — рыдал Марк, пытаясь собрать рассыпанную штукатурку в аккуратную кучку, но её становилось всё больше. — Только не сейчас! Дайте мне хоть день! Хоть час порядка!

Здание застонало. Перекрытия не выдержали. Тюрьма, которая должна была стоять вечно как памятник стерильности, больше не могла скрывать свою гнилую суть.

Грохот заглушил крик Марка. Потолок рухнул.

---

Эпилог

Марк открыл глаза. Над ним было серое, закопчённое небо Энтрополя. Он лежал на куче обломков. Вокруг него валялись куски белого пластика, перемешанные с грязью, битым кирпичом и ржавой арматурой.

Тюрьма «Стерильность-1» перестала существовать. Теперь это была просто ещё одна великолепная, живописная руина. Самая большая куча мусора в городе.

К месту обрушения уже бежали люди. Он слышал радостные крики зевак, которые спешили посмотреть на новую достопримечательность.

— Смотрите! — кричал кто-то. — Как красиво она упала! Какой размах! Какой хаос!

Марк сел. Его белая униформа превратилась в лохмотья. Она была порвана, испачкана землёй, кровью и пылью. Лицо было в саже, руки в царапинах. Он посмотрел на свои грязные чёрные ладони. И при этом – живые.

Он попытался отряхнуться, смахнуть пыль, но её было слишком много – весь мир состоял из неё. И тогда Марк начал смеяться. Он смеялся громко, истерично, до икоты. Он хватал пригоршни грязи и подбрасывал их в воздух.

— Вы победили! — кричал он в небо. — Слышите?! Хаос нельзя упорядочить! Он всё равно пролезет! Даже в белой комнате!

К нему подбежал запыхавшийся Гнильс с блокнотом. Он выглядел озадаченным, но довольным.

— Гражданин! — крикнул он. — Вы живы? Это… это невероятно! Вы разрушили тюрьму изнутри! Вы уничтожили последний оплот чистоты в городе!

Гнильс схватил грязную руку Марка и с восхищением потряс её.

— Я ошибался в Вас! Вы не вандал! Вы — величайший разрушитель! Снести такое здание за один час… Это рекорд! Мы представим вас к награде «Золотой Лом»!

Марк посмотрел на него безумными глазами. Потом посмотрел на руины своей мечты и перестал отряхиваться. Он провёл грязной ладонью по лицу, размазывая сажу.

— Да, — тихо сказал Марк. — Я разрушил её. Я всё разрушил.

Он встал, покачнулся и, хромая, пошёл прочь, по обломкам. Теперь он был идеальным гражданином. Сломленным, грязным и опустошённым. Ему больше нечего было чинить.